Куда движется мировая экономика, что нас ожидает через два года, десять лет, как нам следует, осо­знавая весьма несовершенные про­гнозы, подходить к решению тех или иных экономических проблем в планетарном масштабе?

В этой связи я хотел бы предложить вниманию лаконичную картину состояния и перспектив мирового хозяйства, как их вижу.

Первое: мировая экономика развивается, но вряд ли вернется к докризисным темпам бурного роста до 2007 – 2008 годов, когда крупный дисбаланс в мировой финансовой и экономической системе стал оказывать негативное влияние на процессы в экономике. Не так давно международный валютный фонд издал анализ, из которого следует, что в 2015 году экономика вырас­тет на 3,5%, чуть больше в следующем году и остановится на уровне 3,5 – 3,8% в год на протяжении остав­шейся части десятилетия. Это неплохие показатели в условиях дезинфляционного или дефляционного раз­вития мира в последние годы. Существуют определенные возможности роста ВВП в общемировом масшта­бе, но вряд ли мы достигнем значений в 4,5 – 5,2%, как в докризисные годы. Хотя речь идет всего лишь о раз­нице в 1,5%, даже меньше, эта разница обладает куму­лятивным эффектом и экстраполируется на колоссаль­ный дисбаланс в темпах роста ВВП на душу населения в разных странах. Естественно, однако, что граждане стран даже с замедленными темпами роста ВВП, но и с явной тенденцией к падению роста населения могут рассчитывать на улучшение уровня жизни.

Второй очевидный фактор состоит в том, что во всем мире происходит безусловное усиление монетаристской политики. Центральные банки государств достаточно часто включают «печатный станок», и мне кажется, что такая политика во многом объясняется тем, что финансовый кризис 2007 – 2008 годов и его политические последствия привели к весьма хаотической ситуации на финансовых рынках. Мы перешли в фазу резкого роста роли денежных отношений и достигли состояния монета­ристского дисбаланса в плане предложения капитала и его распределения в мире, что негативно отразилось на динамике мировой экономики. Совер­шенно очевидно, что центральные банки расширяли сферу своего влияния, но происходило это с разной скоростью, в разное время в разных государст­вах, что фактически вызвало рост трений в области кредитно-денежных отношений в разных регионах мира. Соединенные Штаты, Великобритания и несколько других стран стоят за снижение финансового бремени госрас­ходов, а европейские центральные банки проявляли большой консерватизм и сдержанность по разным причинам. Центральный банк Китая стремится к «осторожной» монетарной политике, основываясь на иных инструментах стимулирования экономики и экономического роста. Речь идет не столько о коррекции монетаристских подходов, сколько о структурных проблемах китайской экономики.

Различия в экономических политиках неизбежно ведут к трениям между участниками рынка, так как в разных регионах мира финансовые ресурсы расходуются в соответствии с различными задачами или стратегическими планами. В настоящее время, когда Европейский центральный банк нара­щивает свои активы, национальные банки стран ЕС вынуждены следо­вать в его фарватере, чтобы не нарушать баланс финансовых потоков еврозоны. Надеюсь, что «валютные войны» нам пока не грозят, но это не значит, что у нас нет точек трения между валютами. Например, у Швеции и Дании, двух государств с относительно небольшими экономиками рядом с гигантской еврозоной, нет возможности проводить собственную монетаристскую политику, и они вынуждены следовать в фарватере евро­зоны, хотя к ней не принадлежат.

Третья особенность. Нельзя считать, что мы подошли к концу долгового кризиса. Мы, по-прежнему, находимся в эпицентре долгового суперцик­ла. Задолженность в целом в мире продолжает расти по отношению к ВВП, безусловно, с региональными вариациями. К примеру, страны Евро­зоны, Япония, Китай далеки от выхода из долгового состояния. В Китае в последние годы совокупная задолженность росла экспоненциально. Проблемы, связанные с долговым суперциклом, ухудшают бюджетные балансы США, Японии, еврозоны, испытывающих существенный бюд­жетный дефицит. В ряде стран долги стали неприемлемыми для экономи­ки. Долговой суперцикл продолжается и будет оставаться весьма негатив­ным фактором мировой экономики.

Следующий фактор. Глобализация торговли в целом завершилась: рост торговли сегодня во всем мире гораздо ниже, чем рост производства това­ров. В период с 1990 по 2014 год мировая торговля росла примерно на 6,5 – 7% в год – в два раза быстрее, чем мировой ВВП.

Пару недель назад были опубликованы данные, согласно которым в 2014 году рост торговли достиг всего 2,5%. Это означает, что расширение миро­вой торговли как непосредственный и постоянный фактор развития перестал быть столь значимым, по сравнению с периодом 1990 – 2014 годов. Мы явно не находимся на пороге нового торгового суперцикла, когда тор­говля стала бы значимым фактором роста мировой экономики.

Однако спад глобальной торговли сегодня отчасти компенсируется региональными отношениями партнеров с близкими интересами. Например, даже на пике роста глобальной торговли у Швеции наиболь­ший торговый оборот был с Норвегией, что объясняется географической близостью и наличием протяженной общей границы, близостью культур­но-исторического контекста. Но регионализация торговых обменов не отменяет глобализации разветвленных цепей поставок, сформировав­шихся за последние двадцать лет, существования многонациональных корпораций и фрагментации производства и создания добавочной стоимости. Мобильный телефон, например, состоит из компонентов, которые происходят из сорока – пятидесяти стран мира. iPhone, на упаковке которого написано «Сделано в Китае», включает лишь 2% прибавочной стоимости, произведенной в Китае! Настолько высока степень фрагмен­тации процесса создания продуктов. Похожая ситуация характерна для растущих экономик Азии: чем богаче становится экономика, тем больше страна заинтересована в торговле с географически близкими странами. Это продиктовано общностью цепей поставок и общими технологиче­скими процессами.

Отмечу попутно, что, несмотря на экономический рост и рост доходов населения в Китае, наблюдается определенное снижение экспорта това­ров из Европы в Китай. Происходит это в первую очередь потому, что потребителям в этой стране требуются другого типа товары, а торговля становится, более региональной или, если угодно, провинциальной. Экономический рост Китая за последние 25 – 30 лет был одним из крупнейших факторов глобализации; это миллиард с лишним людей, всту­пивших на арену мировой экономики благодаря масштабной экспансии Китая на трудовом рынке, в плане создания продуктов с высокой степе­нью переработки, с точки зрения общего экономического развития. Однако в мире нет, и не будет ни одной другой страны, которая, обладая ресурсами и населением больше миллиарда, могла бы уподобиться в экономическом плане Китаю.

Бесспорен потенциал Индии, которая недавно вышла на 3-е место в мире по объему ВВП и по темпам роста опережает Китай. Однако я не стал бы переоценивать роль Индии как драйвера мировой экономики и торговли. Рост индийского ВВП на 6 – 7% в год эквивалентен 1,5% роста ВВП Китая. Надо учитывать также, что в Индии относительно слаба промыш­ленная база (2/3 ВВП обеспечивает сектор услуг в области информа­ционных технологий, финансов, ритейла), страна испытывает дефицит многих важных природных ресурсов, высока доля населения, занятого в сельском хозяйстве, низкий уровень платежеспособного спроса и ряд других проблем догоняющего развития.

Следующий тренд развития мировой экономики связан с инновационны­ми технологиями, роботами и суперкомпьютерами, искусственным интеллектом и т. д., хотя эта модель вызывает обеспокоенность тем, что про­изойдет вытеснение с рынка труда, как в эпоху автоматизации 60-х – 70-х годов ХХ века, миллионов работников. Причем теперь процесс высво­бождения людей из экономики может затронуть миллионы «белых во­ротничков» – служащих, которые занимаются канцелярским и контор­ским трудом. Не исключено, что нас ожидает достижение момента так называемой технологической сингулярности, когда компьютеры станут эффективнее, чем некий коллективный разум той или иной корпорации или компании с точки зрения решения конкретных задач. Если предполо­жить, что человек окажется менее эффективным, чем умный компьютер, очевидно, что первый вынужден будет уступить свои полномочия. Мы не то, чтобы уже вошли в новую эру, но, безусловно, наблюдаем признаки суперцикла инноваций.

Рост инноваций в мировой экономике действительно необходим. Он тре­буется и для повышения производительности труда, и для роста заработ­ной платы, и для повышения занятости во всем мире. Однако если оце­нить состояние реальной экономики, деятельности корпораций, трудно заметить, что они вообще озабочены быстрым внедрением инноваций и их широким распространением.

С экономической точки зрения само по себе создание учеными в лабора­ториях инноваций это еще не процесс движения к технологической син­гулярности, к прорыву. И это не создание каких-то коммерческих гадже­тов для индивидуального пользования. Инновационный процесс в эконо­мике зависит от скорости распространения открытий, от степени их воз­действия на изменение поведения людей, корпораций, правительств. Для этого нужны компании, которые будут инвестировать в научно-исследо­вательские и конструкторские работы (НИОКР).

Однако в сегодняшнем мире лучше себя чувствует, отгородившийся от инноваций консервативный корпоративный мир, который озабочен лишь зарабатыванием прибыли, который снижает инвестиции в бизнес, умень­шает выплаты акционерам, инвестирует все меньше и меньше в НИОКР по сравнению с предыдущими периодами. Поэтому процесс НИОКР в типичной мультинациональной корпорации сегодня состоит не в том, чтобы добиться разработок новых продуктов, которые изменят мир. Она охотнее инвестирует в продвижение технологий и товаров уже суще­ствующих. Ситуация с научными разработками значительно различается в разных странах, но нам еще долго не добиться серьезного инновацион­ного прорыва в мире в целом.

Следующая тема – возрастание роли корпоративного менеджмента в управлении экономическими и финансовыми процессами. Все большее и большее участие в наше время в руководстве капиталистической системой принимают разные суверенные фонды (пенсионные, различ­ные страховые и иные финансовые структуры), у которых вообще нет никакого опыта работы с компаниями, а у их персонала – опыта управления. Суверенные фонды растут по экспоненте за последние 10 – 20 лет. Эти финансовые институты в Норвегии, в Абу-Даби, в Саудовской Аравии, в Китае, в других странах могут стать «хозяевами вселенной», будут сообщать финансовые импульсы капиталистической системе, которая занята только тем, что направляет деньги в те области, где высо­ка прибыльность. При этом институциональные инвестиции, в том числе средства пенсионных фондов, направляются отнюдь не на под­держку капиталистических инноваций, капиталистического предприни­мательского духа, а в надежные, безопасные и малодоходные активы. Самый большой суверенный фонд – это глобаль­ный пенсионный фонд Норвегии, который владе­ет 2% всего акционерного капитала в мире. Фонд работает, исходя из пред­ставления, что 4% – до­статочный доход на инвестиции, которые он делает, но это очевидно слабая прибыльность, если учитывать, как растут рынки капитала или рынки ценных бумаг в долгосрочной перспективе. Даже осторожная оценка показывает, что 7% – это минимальный доход, который возможен. Суверенные фонды действительно вклады­вают деньги, они стали крупными инвесторами в некоторые компании, они могут действительно заметно влиять на экономическую ситуацию в мире.

Однако акционерам этих компаний выгоден надежный безопасный доход, им не нужны никакие риски. Поэтому они сдерживают иннова­ционные вложения, которые не обещают гарантированного дохода. Эта относительно новая тенденция в инновационном капитализме и социаль­ном корпоративизме нарастает высокими темпами и оказывает все боль­шее консервативное воздействие на глобальную экономику.

Следующая реальность – рост так называемой серой экономики. Под серой экономикой я имею в виду не ту экономику, где не платят налоги, а совсем другое. По-английски слово «grey» означает и «серый», и «се­дой». Здесь речь о значении «седой». В силу демографических, соци­ально-экономических процессов во всем мире продолжительность жизни растет, особенно в развитых странах. Все большую часть пожи­лого населения, оставившего работу, должна содержать меньшая часть, работающая. Эта так называемая демографическая (пенсионная) нагрузка, безусловно, влияет на международную экономику. Когда чело­век выходит на пенсию, он начинает тратить деньги из своих пенсион­ных накоплений, что оказывает огромное влияние на соотношение спроса и предложения. Это коренным образом меняет, например, такую страну, как Германия, где демографическая нагрузка растет особенно быстро. Огромное количество уходящих на пенсию людей «съест» тор­говый профицит Германии. Эти люди прекратят откладывать деньги и начнут их тратить, чтобы удовлетворять свои жизненные потребности. В целом в мире сбережения будут уменьшаться, произойдут изменения в пропорциях траты денег на потребление и инвестиции. И это харак­терно для многих западных стран, для России, Китая, хотя здесь и нет специальной пенсионной государственной системы.

Следующая проблема касается финансовой системы ЕС. Речь не только о Греции, но и о других странах еврозоны. Некоторые из них имеют такие дисбалансы в своих экономиках, что очень трудно представить, каким образом они могут остаться в зоне евро, не испытывая огромных внутри- и внешне политических проблем. Эти проблемы, напряженно­сти, безусловно, будут происходить из-за постоянного неравенства, падающих зарплат, состояния депрессии и невозможности улучшить экономическую ситуацию. Речь о 5 – 6 странах, испытывающих наиболь­шие проблемы, что ставит под вопрос их членство в зоне евро. Дезинтеграция еврозоны в свою очередь не может не отразиться на функционировании системы финансов.

Консолидация зоны евро, присоединение к ней новых стран совершенно очевидно должны происходить на основе гораздо экономически более здоровой и осмысленной политики. Речь о необходимости ликвидации дисбалансов, возникающих в зонах сопряжения финансовых систем весьма разных стран, входящих в еврозону. Необходимо находить адек­ватные инструменты управления волатильностью на финансовых рынках, определить разумные пределы автономности национальных фис­кальных властей, центральных банков, чтобы они были в состоянии оперативно реагировать на различные ситуации, не теряя времени на процедурные ритуалы согласования своих действий с гигантской бюро­кратической машиной.

Отдельная тема – экономика Китая. Страна не двигается к финансовому падению, но испытывает заметное замедление роста, связанное с долго­выми проблемами. В течение 15 лет среднегодовой показатель роста ВВП Китая был 10%, сейчас – порядка 7% в год. В ближайшие 2 – 3 года он упадет до 3 – 4%. И это будет при оптимистическом сценарии. Пессимистический сценарий сводится к тому, что китайцы не смогут справиться с таким замедлением, вызванным структурными, а не цикли­ческими причинами. Они постараются выбраться из этих структурных сложностей экономики за счет наращивания внутреннего кредитования, которое уже создало совокупный долг, превышающий внешний долг США почти в 1,5 раза.

Китайский экономический рост к началу кризиса был результатом огромного объема внутреннего заимствования для инвестирования и поддержки бюджетов местных правительств, корпораций и пр. В ре­зультате отношение совокупного долга к ВВП в Китае вскоре может достигнуть 300%. На мой взгляд, это не так много, но надо учитывать, что Китай все-таки относится еще к категории стран с развивающейся экономикой, где слабы институты, которые могут не справиться с таким большим финансовым бременем. Еще 10 лет назад требовалась 1,5 юаня кредитных средств, чтобы создать прирост ВВП на 1 юань. Сейчас для этого нужно уже 2 юаня. Сможет ли Китай увеличить отда­чу от займов? Если нет, то крупный финансовый кризис в стране весь­ма вероятен.

Оптимистический сценарий состоит в том, чтобы приостановить рост заимствований, попытаться оздоровить финансовую систему, сделать ее более прозрачной и двигаться к финансовой открытости, что приведет к тому, что финансовая система будет более эффективной, более устойчи­вой. Но этот процесс может замедлить рост экономики до 2 – 3% в год, что окажет огромное влияние на экономику мира.

Интересно найти ответы на вопросы, связанные с наметившимися новыми трендами в развитии китайской политико-экономической моде­ли, с одной стороны, и сближением Китая и России, в том числе в экономическом плане, – с другой. Тут надо учитывать, что российскую экономику обременяют огромные структурные проблемы, но прави­тельство, на мой взгляд, не слишком задумывается о глубоких переме­нах. В течение следующих 10 – 15 лет мы, наверное, будем наблюдать снижение цен на ряд исторических российских экспортных статей. Очевидно, чтобы адаптироваться к изменившимся условиям, России придется быть гораздо более конкурентоспособной, кратно увеличивать капвложения в переработку и высокотехнологичные отрасли. Санкции, финансовые ограничения со стороны Запада, безусловно, создают определенные проблемы. Если санкции будут продлеваться, конечно, это будет иметь весьма негативные последствия для российской экономики. Остается только наблюдать за наметившимся разворотом России на Восток. Сегодня товарооборот между Россией и Китаем, другими стра­нами региона не столь велик, чтобы можно было говорить о какой-то совершенно реальной парадигме другого типа отношений, нежели построенных в основном на экспорте российских углеводородов. В ос­новном речь пока идет о газовом проекте «Сила Сибири», который лет через 10, если все состоится, позволит перекачивать объем газа в 20% от его экспорта в Европу. У меня есть определенные сомнения в отношении того, какие доходы это может принести российской экономике. В сущно­сти, никому не известно содержание соглашения между Россией и Китаем. Очевидно, что китайцы получили достаточно выгодные эконо­мические условия.

Россия и Китай – государства с очень протяженной общей границей. Нет никаких сомнений, что есть место для крупных совместных, будем надеяться, взаимовыгодных проектов. Пока, правда не заметно какого-то феноменального развития отношений между Россией и Китаем, но, будем надеяться, что это еще впереди.

И последнее. Существует проблема противоречий интересов ведущих держав мира и влияния этого фактора на коллективное управление институтами и на нормы и правила, которые были созданы за последние 60 – 70 лет. У нас нет никакого представления о том, как действовать в ситуации нарастающей напряженности в мировой экономике, в частно­сти, как адаптироваться к стремительным изменениям в положении в мире ведущих экономических держав. Как реагировать на симптомы снижения веса США и европейского региона? Мы совершенно не пред­ставляем, что нужно предпринять в такой ситуации; какие требования предъявлять к политическому руководству, которое было бы способно противостоять кризису. Мы, например, вообще не представляем, куда ведет страну и к чему стремится руководство Китая? К ликвидации, существующей в мире системы и создании своей собственной? Чего добивается Россия в контексте обеспечения безопасности в мире и в отношении своего уча­стия в глобальной экономической системе? Чего хотят Соединенные Шта­ты Америки? Могут ли они справиться с падаю­щей ролью в глобальной экономике?

Сейчас, похоже, в завершающую стадию вступают переговоры о трансатлантическом сотрудничестве, в котором США рассчитывают на лидирующее положение. Долгосрочное экономи­ческое взаимодействие обещает рост ВВП в США и в Западной Европе на 0,4 – 0 ,5%. Мне кажется, что прирост ВВП может быть чуть выше полупроцента, но не больше 0,7%.

Трансатлантическое партнерство несет в себе здравое зерно с точки зре­ния решения некоторых проблем в мировой торговле на фоне сегодняш­него состояния Всемирной торговой организации, которая обнаруживает неэффективность в преодолении трений и противоречий.

Не думаю, что партнерство окажет негативное воздействие на экономи­ки стран-участниц, хотя не думаю, что изменят, как я уже сказал, и век­тор развития мировой экономики.

Другой вектор мировой экономики, также создаваемый при активном участии США – транстихоокеанский – охватывает регион, куда пере­мещается полюс мировой торговли. Жертвами либерализации и особых условий экономических отношений в зоне партнерства в Азиатско-Тихоокеанском регионе могут в известной степени оказаться Европей­ский союз и в не меньшей степени Россия.

Сегодня мы наблюдаем явные проблемы глобальных институтов, кото­рые были созданы для управления кризисами, для разрешения глобаль­ных экономических задач, если возникают критические точки напряжения. На мой взгляд, мы должны быть более бдительными в будущем, чтобы реализовывать коллективные действия для решения проблем по мере их возникновения. Пока, увы, такая способность как раз уменьша­ется.

Источник:  «Общая тетрадь»