Предложена была эта «грамота», известная под именем Плана-19, утвержденного в 1910 году Генеральным штабом русской армии, в качестве новой военной стратегии России, полковником Юрием Даниловым, имевшим репутацию его главного стратега.
Александр Янов
Почему назвал я этот план «пропавшей грамотой» (с гоголевскими аллюзиями), объясню ниже. Данилов считал, что в случае, если Россия «вступит в войну с тевтонскими державами, отказавшись от оборонительной стратегии Петра Великого и Кутузова», она заведомо обречена на поражение.
Данилов рассуждал как прагматик: западная граница империи в принципе незащитима. Польский выступ делал ее уязвимой для флангового удара одновременно с территории Австро-Венгрии и Восточной Пруссии. В этом случае главные силы армии, сосредоточенные в западных губерниях, оказались бы отрезанными от коммуникаций, окружены. «В котле», говоря современным языком. Следовало поэтому, по мнению Данилова, отдать неприятелю без боя не только западные губернии, главным образом Польшу и Литву, вместе со всеми десятью крепостями, построенными там в свое время для их обороны, но и часть собственно русской территории, с тем, чтобы без спешки провести мобилизацию, заставить неприятеля растянуть коммуникации и сконцентрировать силы для нанесения сокрушительного контрудара в направлении по нашему выбору.
После капитуляции в Крыму Россию перестали бояться, что было невыносимой мукой для русских националистов
План Данилова точно отражал кардинально изменившуюся за последние полстолетия роль России в мировой политике. Вплоть до Крымской войны 1853-1855 она была европейской сверхдержавой. Ее миллионная армия превосходила по численности армии всех стран Европы вместе взятых, и мир удивлялся ее военной мощи. Все в Европе ее боялись, как будут в следующем веке бояться СССР. Но после капитуляции в Крыму все, словно по волшебству, переменилось. Россию перестали бояться (что, как мы скоро увидим, было невыносимой мукой для русских националистов). Тем более что последовали за Крымской катастрофой неудача в Балканской войне 1878 года и за ним унизительный разгром в Японский войне 1904 –1905. Непрерывной цепи поражений, казалось, не видно конца, и мир удивлялся теперь не силе, а слабости России. На Олимпе европейской сверхдержавности оказалась «тевтонская» Германия.
Но вот странность. В 1909 году слышим мы вдруг речь премьер-министра Столыпина и в ней: «Наша внутренняя ситуация не позволяет нам вести агрессивную политику». И еще более темпераментное заявление в Думе министра иностранных дел Извольского: «Пора положить конец фантастическим планам имперской экспансии!». Что это может значить? И пяти лет ведь не прошло после очередного унижения – от рук «выскочки» Японии (!) – и вызванной им революции. И вот, пожалуйста, «агрессивная политика», «фантастические планы экспансии». Откуда все это в самый, казалось бы, неподходящий для агрессии и экспансии момент?
Загадка удваивается, когда мы узнаем, что два года спустя План-19 вдруг исчезает и заменяется прямо противоположным ему старым планом войны времен контрреформы Александра III. Планом, обреченным, как мы уже знаем, по мнению Данилова, на провал. Произошло это в 1912 году, после смерти Столыпина и увольнения Извольского. Почему «пропала грамота»? Судьбоносный, кажется, вопрос. Но я не нашел упоминания плана-19 и у самых авторитетных историков. Ни у Джорджа Кеннона в «The Fateful Alliance», ни у Доминика Ливена в «Russia and the Origins of First World War», ни даже у Мартина Гилберта в «The First World War/A Complete History»(этот автор уж наверняка ВСЕ архивы облазил, кроме русских). И нет ничего об этом у советских историков.
Единственное упоминание нашел я у В.С. Фуллера в «Strategy and Powerin Russia/1600-1914». Но и у Фуллера нет ничего о причинах отмены Плана-19. Он был озадачен, но никакой гипотезы не предложил. Все это дает нам с читателем решительное преимущество перед всеми вышеперечисленными историками: моя первоначальная специализация, в отличие от их, «русский национализм». И это открывает уникальную возможность ввести военную тему, на которой они сосредоточены, в социальный контекст, что, конечно, меняет всю диспозицию. Вот и намерен я предложить собственную гипотезу, основанную на этом преимуществе. Читателям и судить о том, выдерживает ли эта гипотеза критику по гамбургскому счету.
Метаморфоза русского национализма
Начнем с удивительного парадокса: чем больше поражений терпела России, чем более недосягаемым становился для нее сверхдержавный Олимп, с которого изгнала ее катастрофа в Крыму в середине XIX века, тем ярче разгоралась в ней патриотическая истерия, вдохновленная идеей реванша. Забушевала она в начале 1909 (в связи с аннексией Боснии Австро-Венгрией) и так с тех пор и бушевала, то затухая на время, то снова разгораясь, до самого августа 14, когда удалось, наконец, националистам втолкнуть Российскую империю в гибельную для нее войну (добившись в то же время отмены единственной стратегии, которая давала ей шанс избежать в этой войне поражения).
Объединились под знаменем реванша и генералы, и думские политики, и царский Двор, игравший тогда примерно ту же роль, что сейчас администрация президента, и влиятельные публицисты, задававшие тон публичного дискурса, лидеры третьего, и последнего, поколения славянофильства (назовем их для краткости третьими). В отличие от Данилова, Столыпина, Витте или Извольского, эти люди жили как будто в другой, параллельной реальности. В той, в которой драматических поражений 1855, 1878, 1905 словно и не было. В той, где Россия всегда побеждала всех, кого захотела победить. И потому отчаянно нарывались они на новую войну за первое место на Олимпе. Даже опыт их собственных предшественников, грандов второго поколения славянофильства был им невдомек.
В предстоящей мировой борьбе за свободу арийской расы, находящейся в постоянной опасности вследствие агрессивной и безнравственной политики Германии, последняя должна быть обезврежена.
Вот образец. Сергей Шарапов, один из самых красноречивых лидеров третьих: «За русскую самобытность приходилось еще недавно бороться Ивану Аксакову, Какая там самобытность, когда весь Запад уже успел понять, что не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада» (Московский сборник, М, 1887, с. XXV, из вступительной статьи Шарапова, он редактор, в числе авторов сборника главный советник Александра III, обер-прокурор Синода Победоносцев).
Особенно опасно было то, что поколение Шарапова замахнулось на сверхдержаву и «определило Германскую империю как главного врага и смутьяна среди остального белого человечества… В предстоящей мировой борьбе за свободу арийской расы, находящейся в постоянной опасности вследствие агрессивной и безнравственной политики Германии, последняя должна быть обезврежена». В устах Шарапова это означало войну. Войну с заглавной буквы. Крестовый поход во имя арийской расы.
Разрыв с классиками славянофильства очевиден. И не только с Иваном Аксаковым. Достоевский, как мы знаем, чуть не гимны слагал Бисмарку. Константин Леонтьев предлагал отдать Германии Прибалтику в обмен на Царьград. А для третьих оказалась, как видим, Германия вдруг «врагом и смутьяном». Что-то очень важное произошло в идеологическом хозяйстве русского национализма с началом контрреформы Александра III. И наставник появился у них другой, прославленный в среднеазиатских походах «белый генерал» Михаил Скобелев. Его мотто стало легендарным: «Есть одна война, которую я считаю священной. Необходимо, чтобы пожиратели славян были сами поглощены. Путь в Константинополь должен быть избран теперь не только через Вену, но и через Берлин». Согласитесь, что не поняв этой метаморфозы в идеологии русских националистов, мы просто не смогли бы понять ни протестов Столыпина и Извольского против «агрессивной политики» и «фантастических планов имперской экспансии» в 1909, ни таинственного исчезновения Плана-19 в 1912.
Почему Германия?
Чем не угодила третьим Германия, крупнейший торговый партнер России, к тому же не имевшая к ней никаких территориальных претензий, рациональному объяснению не поддается. Да, она была союзницей Двойственной империи, но ведь и у той спор был не с Россией, а с Сербией. Третьи, однако, жили во вполне иррациональном плену средневековой идеи племенного родства, вспомните хоть тираду Скобелева о «пожирателях славян». Причем плен этот был отчетливо односторонним. В 1881, тотчас после того, как Россия пролила море крови в Балканской войне во имя сербской свободы, Сербия не постеснялась вступить в союз с той же «Иудой-Австрией» – на 15 лет! – до самого 1896 года. В 1905 году, в момент, когда Россия отчаянно нуждалась в союзниках. Сербия отказала ей в поддержке. И тем не менее уже четыре года спустя после этого двойного предательства снова оказалась она для России зеницей ока, «хвостом, который вертел собакой». То ли память у «патриотов» была слишком коротка, то ли накал страстей слишком велик.
Можно легко проследить, что практически все пики патриотической истерии в России связаны были с Сербией. В 1909 году, когда, как мы помним, Австро-Венгрия аннексировала Боснию, где наряду с мусульманами жили и православные сербы, октябристы в третьей Думе обвинили правительство в «предательстве исторической роли России» за отказ вмешаться, вплоть до объявления австрийцам войны. Заметьте, что речь шла о правительстве Столыпина, а октябристы, партия большинства, были позавчерашними западниками, вчерашними национал-либералами, а после 1909 года матерыми национал-патриотами. Можно представить себе, что происходило тогда на улице. Не меньше, чем третьи, воплощали октябристы метаморфозу русского национализма. Именно с этим и связаны были уже известные нам протесты Столыпина и Извольского.
В октябре 1912 истерия снова достигла пика. На этот раз из-за того, что Сербия неожиданно оккупировала Албанию, и австрийцы предъявили ей жесткий ультиматум. Европа тогда тоже взволновалась по поводу сербской агрессии, но Россия-то разбушевалась – по поводу австрийского ультиматума. Наглость какая! Нет, чтобы вступить в переговоры по человечески, посоветоваться с Россией, принять в расчет нужду Сербии в выходе к морю – сразу ультиматум, угрозы. Слава богу, хватило тогда у сербов здравого смысла уступить, когда зарычала Германия. Отложили не дававшую им спать мечту о Великой Сербии. Не то война могла бы случиться и 1912. Для нашей гипотезы важен этот эпизод потому, что не было уже тогда ни Столыпина, ни Извольского. Некому было больше защитить План-19.
И опять решила дело ненавистная Германия. Сегодняшнему читателю должно быть трудно объяснить тогдашнюю ненависть к Германии. Но пусть вспомнит сегодняшнюю неневисть к Америке. Причина ведь та же: сверхдержава заняла законное место России на Олимпе. Кто в наши дни ненавидит Германию? Особенно комична эта перемена ролей, если вспомнить, что в то время, когда Германию ненавидели, к Америке относились скорее с нежностью. Помните у Некрасова: «Бредит Америкой Русь/ К ней тяготеет сердечно/ Шуйско- Ивановский гусь/ Американец? Конечно!/ Что не попало тащат/ Наш идеал, говорят/ Заатлантический брат»? Попробуйте как-нибудь иначе объяснить превращение «заатлантического брата» во «врага и смутьяна», не говоря уже в «пиндоса», а «врага и смутьяна» в «идеал».
Вернемся к Плану-19
Патрон Данилова начальник Генштаба Сухомлинов, был большой интриган. Не зря же год спустя он стал военным министром и еще два года спустя демонстративно отрекся от своих убеждений (после Февральской революции был приговорен к пожизненному заключению и впоследствии освобожден большевиками). Но тогда, в 1909, Сухомлинов был согласен со своим «главным стратегом» безоговорочно. Больше того, он, по-видимому, понимал социально-психологический смысл этого плана лучше Данилова: вторжение неприятеля на русскую землю, куда, по сути, приглашал его Данилов, само собою активизировало бы энергию патриотизма и нейтрализовало нигилистов.
Представлял себе Сухомлинов, однако, и подводные камни на пути реализации даниловской стратегии (хотя, как выяснилось, не все, далеко не все, включая его собственную внезапную перемену фронта). Прежде всего, официальная военная доктрина Александра III, была вовсе не оборонительной, а наступательной: в основе ее лежал упреждающий удар на Берлин. Речь, кстати, о том самом царе, изречение которого так любят цитировать сегодня национал-патриоты, мол, у России есть лишь два союзника – русская армия и русский флот. На самом деле, едва замаячила на горизонте в 1880-е возможность войны с Германией, первым делом бросился царь искать совсем не тех союзников. Стратегия его предусматривала тесный союз с Францией. Вот его слова: «Следует сговориться с французами и, в случае войны между Германией и Францией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени сначала разбить французов, а потом наброситься на нас». В ОБОРОНИТЕЛЬНОМ характере стратегии Данилова и был первый подводный камень:: она требовала полной ревизии утвержденного плана войны.
Речь о том самом царе, изречение которого так любят цитировать сегодня национал-патриоты: мол, у России есть лишь два союзника – русская армия и русский флот
И потому второй подводный камень, который усмотрел Сухомлинов в стратегии Данилова, таился в том, что: он рушил надежды союзников. Французы-то ожидали, что Россия немедленно после начала войны атакует Восточную Пруссию, отвлекая с Западного фронта немецкие силы на защиту Берлина. Так обещал им Александр III. Именно в НЕМЕДЛЕННОСТИ этой атаки и заключалась для французов вся ценность альянса с Россией (который, замечу в скобках, знаменитый историк Джордж Кеннан и назвал «роковым альянсом»). Третий подводный камень, из-за которого могли поднять гвалт «патриоты» в Думе, был в том, что Данилов предлагал снести все десять крепостей, защищавших западную границу.
Опытный политик, Сухомлинов не сомневался, что буря в Думе поднимется именно из-за крепостей. И был прав. Негодование союзников не произвело ни малейшего впечатления ни на думских «патриотов», ни на Императорский двор. Ни в грош, оказалось, никто в России не ставил тогда интересы союзников.
Справедливости ради заметим, что не так уж близко к сердцу принимали интересы России и союзники. Вот неопровержимое свидетельство. 1 августа 14-го года князь Лихновский, немецкий посол в Лондоне, телеграфировал кайзеру, что в случае русско-германской войны Англия не только готова остаться нейтральной, но и ГАРАНТИРУЕТ НЕЙТРАЛИТЕТ ФРАНЦИИ. Обрадованный кайзер тотчас приказал своему начальнику Генштаба Мольтке перебросить все силы на русский фронт.
Мольтке ответил, что поздно, машина заведена, дивизии сосредоточены на бельгийской границе и ровно через шесть недель они, согласно плану Шлиффена, будут в Париже. Выходит, что от соблазна оставить Россию один на один с германской военной машиной спасла союзников вовсе не лояльность «роковому альянсу», но лишь догматизм немецкого фельдмаршала.
Так или иначе, опасения Сухомлинова оправдались: план войны, предусматривавший снос пограничных крепостей, и впрямь вызвал в Думе «патриотическую» бурю. Тут и предъявил он «патриотам» заранее подготовленного козырного туза – доклад человека, устами которого говорила, казалось, сама ее величество Наука. Я говорю об известном докладе генерала Винтера, самого выдающегося тогда в России военного инженера, «нового Тотлебена», как его называли, чьи рекомендации и легли в основу окончательной редакции Плана-19. Вот они.
- Бессмысленно содержать на западной границе десять безнадежно устаревших крепостей, которые не выдержат и первого штурма тевтонских держав с их современной осадной артиллерией.
- В случае войны заранее примириться с потерей территории, включая великорусской.. Хотя бы потому, что наступательная стратегия лишила бы Россию ее главного преимущества перед другими европейскими странами – уникальной протяженности тыла. Нет сомнения, что будь Москва расположена где-нибудь в районе Смоленска, примерно как Париж от германской границы, Наполеон выиграл бы кампанию 1812 года (так же, заметим в скобках, как очень возможно, что выиграл бы Гитлер войну 1941).
- Заблаговременно подготовить новую линию обороны в глубине русской территории.
- Прекратить дорогостоящее строительство дредноутов и употребить зти деньги на покупку подводных лодок, торпедных катеров и аэропланов.
- Поскольку Россия к большой войне не готова, лучше вообще не вовлекать ее в европейский конфликт. Тем более, что воевать лишь для того, чтобы помочь кому-то другому – верх безрассудства (сколько я знаю, Винтер был первым, кто публично употребил выражение «спокойный нейтралитет» в случае конфликта, прямо не затрагивающего интересы России).
Как бы то ни было, Данилов поправки Винтера принял. И козырной туз сработал. Винтера уважали все. Во всяком случае царь подписал План-19. Начиная с 1910 года, он стал официальной директивой Генерального штаба.
Тихая смерть Плана-19
Увы, рано торжествовал победу Данилов. Военный человек, он упустил из виду то, что происходило в обществе. А в обществе происходила затяжная патриотическая истерия.
И, едва вмешалась в дело «историческая роль России», План-19 был обречен. То есть никакого официального объявления о его отмене вроде бы не было, просто вернулись к плану войны Александра III. Сужу по косвенным признакам. Например, потому, что тотчас после октября 1912 года внезапно переменил фронт Сухомлинов, еще два года назад праздновавший вместе с Даниловым победу оборонительной стратегии и соглашавшийся с Винтером, что вовлечение в европейский конфликт ради помощи кому-то другому было бы верхом безрассудства. Его неожиданное заявление: «Государь и я верим в армию, из войны может произойти для России только хорошее» могло означать лишь одно: истерия достигла такого накала, что в дело вмешался царь. И оказавшись перед выбором между будущим страны и карьерой, Сухомлинов выбрал карьеру.
[blockquote]Могла ли Россия избежать поражения в первой мировой войне? Возможно, могла, когда б не патриотическая истерия, похоронившая единственный ее шанс[/blockquote]
Сужу также по обвинениям в адрес Сухомлинова в националистической прессе, что при нем «военные отбились от рук, подменили духоподъемную стратегию войны государя императора Александра III темной грамотой, подрывающей дух нации». Короче, стратегические соображения оказались бессильны перед Реваншем. Идея-гегемон торжествовала победу, И возвращались ветры на круги своя, словно никакого Плана-19 и не было.
* * *
Вот такая гипотеза. Могла ли Россия избежать поражения в Первой мировой войне? Возможно, могла, когда б не патриотическая истерия, похоронившая единственный ее шанс – План-19. Повторялась история Балканской войны 1878 года, когда не смогли противостоять патриотической истерии ни Генеральный штаб, ни премьер-министр, ни даже сам царь. Я это к тому, что поражение России в ПВМ предсказано было полковником Даниловым еще за пять лет до начала войны.
Таков военный аспект нашей темы. О политических ее аспектах поговорим в следующих очерках.
Источник: Журнал «Сноб»