Российские ценности: движение в сторону индивидуализма

10.01.2019
484

Базовые ценности россиян резко отличаются от европейских стран – такой тезис мы порой слышим от российских политиков и комментаторов на госканалах. А что по этому поводу думают ученые, которые сравнивали, чем россияне и европейцы дорожат больше всего?

Об этом в программе «Гамбургский счет» научный обозреватель ОТР Ольга Орлова поговорила с зав. лабораторией сравнительных исследований массового сознания Высшей школы экономики и зав. сектором исследований личности ФНИСЦ РАН Владимиром Магуном.

Владимир Магун, зав. сектором исследований личности Института социологии ФНИСЦ РАН и зав. лабораторией сравнительных исследований массового сознания НИУ ВШЭ. Родился в 1947 году в Ленинграде. В 1970 году окончил факультет психологии Ленинградского государственного университета. С 1990 года работает в Институте социологии Российской академии наук, в настоящее время является заведующим сектором исследований личности. С 2009 года руководит в Высшей школе экономики лабораторией сравнительных исследований массового сознания. Автор более 200 научных публикаций. Один из инициаторов участия России и Украины в долговременном международном сравнительном проекте«Европейское социальное исследование».

– Владимир Самуилович, вы с вашими коллегами в лаборатории изучаете массовое сознание и одно из его важнейших проявлений – базовые ценности. Каким образом происходит изучение этих базовых ценностей? Какие методики есть у ученых?

– Последнее время большую популярность приобрел подход израильского психолога Шалома Шварца. Он выделил десять базовых ценностей. В рамках Европейского социального исследования – крупного международного проекта – на протяжении уже 16 лет каждые два года проходит опрос о приверженности этим ценностям граждан европейских стран. Благодаря этой базе данных мы действительно теперь довольно много знаем и о России, и о ее схожести и различиях с другими европейскими странами. В России этот проект осуществляет Институт сравнительных социальных исследований (ЦЕССИ) – независимая исследовательская организация, хорошо известная в стране и в мире.

– И как же выглядят наши базовые ценности в сравнении с нашими соседями?

– Мы отличаемся от целого ряда европейских стран. Но эти отличия совершенно другой направленности, чем это исходно представлялось идеологически и мифологически. Начнем с того, что есть две основных ценностных характеристики (мы их называем «оси»), по которым мы сравниваем людей, и первая из них – это открытость изменениям, самостоятельность, смелость, активность vs. сохранение status quo, осторожность и подчинение.

– Готовность к переменам?

– Да. И по этой характеристике россияне ближе к тому краю, где в большей цене сохранение текущего положения, подчинение авторитетам, ориентация на безопасность и защиту со стороны государства. За этим стоит и готовность к сохранению традиций, к более консервативному подходу…

– На кого мы в этом смысле похожи по своим базовым ценностям?

– Вы знаете, мы близки к другим европейским странам, но именно к тем, кто близок к нам по уровню экономического развития и политическому прошлому. Это прежде всего постсоциалистические страны Европы (рис. 1).

– То есть страны, у которых было социалистическое прошлое. И при этом страны экономически близкие.

– Но сюда же входят и страны Южной Европы с невысоким уровнем валового национального дохода на душу населения: Португалия, Греция и Турция. Мне нравится думать, что Россия – средиземноморская страна, сразу становится теплей!

– Это тоже европейские страны, но не самые богатые, с не самым богатым населением, с не самым большим доходом. При этом люди склонны к консерватизму, боятся перемен. Как объяснить эту связь между экономическим положением и базовыми ценностями? Казалось бы, если в стране не очень хорошая экономическая ситуация, то на это есть две естественные реакции: либо поменять власть, либо поменять место жительства: мигрировать, поехать за лучшей жизнью. Принять участие в переменах в том или ином виде. Но как раз такой восприимчивости ко всему новому в более бедных странах не наблюдается.

– Люди ищут защиты, не меняя места своего проживания. Прежде всего у государства. Со стороны сильного государства. Здесь и традиция, и конформность, и подчинение власти и авторитету. Бедность рождает ориентацию на сильную вертикаль власти, нетерпимость к чужакам, настороженность к разного рода переменам. Такой вот ценностный синдром, который характерен для сравнительно бедных людей и сообществ. Всё это на фоне различного рода опасений, страха, беспокойства.


Рис. 1. Для среднего россиянина характерно сильное предпочтение Сохранения – Открытости изменениям и слабое предпочтение Заботы – Самоутверждению [1]

– Если таких стран немало и мы в этом смысле не уникальны (как показывают ваши исследования), что же это означает? Что в таких странах будут буксовать все реформы? Что они всегда будут захлебываться и люди всегда будут им противостоять?

– Что вы! Ценности много от чего зависят: от культурных традиций, устройства политических и экономических институтов, культурной и медиаполитики. Всё это, конечно, связано с уровнем экономического развития. Но это не жесткие связи. Ты можешь всегда разорвать эту связку, будучи правителем или даже будучи активным гражданином.

– А это можно разорвать? Вы можете привести какие-то примеры, когда это происходило, где эта связь была разорвана?

– Да, мы наблюдаем изменения в ценностях людей. Притом что россияне действительно остаются близки к консервативному полюсу, мы тем не менее видим движение в сторону открытости изменениям.

Мы можем об этом говорить, сравнивая данные и результаты опросов за десять лет: с 2006-го по 2016 год. Мы видим динамику, люди становятся в среднем более ориентированными на открытость изменениям. Они начинают больше ценить новизну, готовность рисковать, растет значимость такой ценности, как гедонизм (мы по ней на одном из последних мест в Европе). И наоборот – снижается ценность безопасности и того, что идет в компании с безопасностью: ценность конформности, сохранения традиций. Уменьшается страх и привязанность к тому, что тебя кто-то должен защищать. В сторону большей раскованности, новизны, риска. В меньшей мере – самостоятельности, хотя она тоже входит в этот комплекс.

– Но ведь это противоречит тому, что мы наблюдали последние 20 лет. В 1990-е годы у нас было много людей, готовых рисковать. Люди затевали безумные проекты, рискованные начинания. Происходили какие-то невероятные вещи. Судьбы менялись, как американские горки. И вся страна жила в таком состоянии очень сильных перемен.

Последние 18 лет мы наблюдаем за тем, как голосуют россияне, как люди поддерживают риторику стабильности, они желают, чтобы ничего не менялось. Что происходит с бизнесом? В бизнесе мало людей, готовых рисковать. Мы смотрим опросы молодых людей. Кто из них готов пойти в бизнесмены и предприниматели? Лишь 2%. Число тех, кто желает пойти в госструктуры, силовые структуры, зашкаливает. Ваши опросы показывают, что ценности меняются, а мы наблюдаем за окном другую картину.

– Мы специалисты по неочевидным вещам. Наверное, то, о чем вы говорите, имеет и имело место. Но мы видим, что вот в последние (и предпоследние) годы массовые ценности значимо сдвигаются в сторону большей открытости… Может быть, этот факт и интересен тем, что он идет поперек той внешней картине, что бросается в глаза, а также господствующему идеологическому дискурсу, дискурсу власти…

– Власть декларирует одно, а люди меняются по-другому?

– Мы говорим о фактах. Мы же здесь не занимаемся полемикой со средствами массовой информации или с идеологическим отделом ЦК. Мы видим, что реальный тренд другой. Есть еще вторая важная ценностная характеристика, вторая ось, где противопоставляются эгоизм и альтруизм. И по той характеристике мы тоже наблюдаем изменения. Они идут в сторону эгоизма. Мы видим, что человек движется в своем ценностном мире и в сторону каких-то своих собственных интересов (заботы о себе, о своей семье, о ближних) и готовности самому активно действовать. Происходит такая автономизация, индивидуализация, приватизация общества. Частная жизнь вступает в конфликт с моделью «государственного человека».

– То есть происходит всё большее удаление и разрыв между тем, как люди живут, как они видят свою частную траекторию, и между тем, что происходит в государстве? А вам это не напоминает ситуацию позднего советского времени, когда был очень силен разрыв между тем, что декларировалось, и тем желанием джинсов, жвачки и прочего, отчего, как любят шутить, рухнул Советский Союз?

– Наверное, да. Во всяком случае, тренды идеологического и массового дискурса явно противоположны.

– У тех советских людей, кто встретил реформы 1990-х годов взрослыми, были две базовые ценности: бесплатная доступность образования и доступность лечения. Любой человек из любого села мог поступить в лучший вуз страны и получить бесплатное образование.

– В идеальном случае – да. Но чтобы любой и из любого села… Это вряд ли.

– Тем не менее эти социальные лифты в Советском Союзе разных поколений работали. Что принесли последние десять лет? Те реформы, которые произошли в образовании и здравоохранении, очень сильно сократили возможность бесплатного к ним доступа. Казалось бы, с такими вещами люди не могут легко расстаться. Но никаких массовых протестов, кроме профессиональных, мы не видим. Протестовали врачи и учителя. Но родители и пациенты на улицы не выходили.

Однако вспомним, какое было жесткое противостояние, когда пошла монетизация льгот. Пенсионеры начали перекрывать трассы. В 2018 году произошла вторая вещь – пенсионная реформа. И тоже люди протестовали. За 18 лет мы не наблюдали таких массовых протестов, как с пенсионной реформой. Как это характеризует наши базовые ценности? Мы на самом деле готовы лечиться и учить детей за деньги?

– Когда отнимали льготы – это примерно такая же ситуация, когда у тебя отнимают кошелек на улице, не будешь же ты стоять и молчать! Чтобы объяснить сопротивление людей, тут большая наука не нужна… А вот почему такое не происходит в других случаях – это немножко сложнее. Во-первых, процессы монетизации медицины и образовательных услуг происходят постепенно… Да и с образованием я не очень согласен: на самом деле ЕГЭ несет и другую тенденцию – демократизации доступа к образованию. То есть не всё так однозначно.

– В образовании сокращается число бюджетных мест.

– Хорошо, согласен, что жизнь стала жестче. Мне кажется, что именно сосредоточение на приватных интересах и расчеты человека
на самого себя – это и есть реакция людей на ужесточение жизни, на то, что гораздо меньше теперь оснований рассчитывать на заботу государства. Это просто принятие происшедших в обществе изменений как данности. То есть тут нет бунта, но есть реальная адаптация, приспособление к изменениям. И еще одна распространенная реакция – выражение недовольства. Я смотрю передачу «ОТРажение» по ОТР, где слышу страну. Редко в СМИ услышишь голос регионов и голос разных людей. И вот – люди звонят в прямой эфир и чаще всего жалуются, они недовольны. Они живут в очень тяжелых условиях и рассказывают об этом всей стране. Это для них и есть способ как-то выразить то, что накипело.

– Мы до сих пор говорили о тех базовых ценностях, в которых мы близки со странами Восточной и Южной Европы. Но все-таки, если говорить об уникальности, о качественном различии, что характеризует именно наше население?

– В нашем исследовании с Максимом Рудневым и Питером Шмидтом мы осуществили такую операцию: разделили всех европейцев на ценностные типы по тем самым ценностям, о которых мы с вами говорили. Мы рассматривали жителей всех стран, включая Россию, как единую Европу. И мы обнаружили, что европейцев можно разбить по определенным критериям на пять ценностных типов (рис. 2).


Рис. 2. Ценностные классы европейского населения в пространстве ценностных осей (классы расположены в соответствии со средними значениями по каждой из ценностных осей) [1]

Мы видим, что четыре типа, образующие на рисунке диагональ, различаются индивидуалистической ориентацией ценностей или социальной. Важно, что 80% европейского населения распределены между этими четырьмя типами. То есть для большинства европейцев различия в ценностях – это различия между теми, кто более социально ориентирован, и теми, кто более индивидуалистически ориентирован.

Индивидуалистический тип – это ориентация на себя, на свои силы, но и на свои же интересы, эгоистические. А социальная ориентация – это доброжелательность, открытость людям, альтруизм, но одновременно и расчет на то, что тебя за это будут защищать и ты будешь подчиняться другим. И тебя будут наставлять, как жить.

– За тебя будут решать?

– Да. Тут два ценностных синдрома. Я сказал уже, что 80% европейского населения располагаются по этой оси, различаясь степенью выраженности индивидуалистической либо противостоящей ей социальной ориентации. И эти 80% делятся примерно пополам. И в России всё то же самое. Но у нас сдвиг, о котором я говорил, приводит к тому, что постепенно становится немножко больше людей, ориентированных в индивидуалистическую сторону. В 2012 году их, например, оказалось 54% по сравнению с 44% (см. рис. 3).


Рис. 3. Устойчивость и изменения в распределении россиян по ценностным классам с 2008 по 2012 год [1]

– То есть мы в этом не уникальны?

– Да, мы в этом смысле не уникальны. Но обратим внимание на ценностный тип, который в стороне от диагонали, немного на отшибе расположен (см. рис. 2). Там находится ценностный тип, который мы назвали «ценностями роста». И он совершенно замечательный. Если до сих пор мы видели, что у 80% европейцев присутствует конфликт между активностью и доброжелательностью… Либо ты активен, но за себя и тебе плевать на других (два индивидуалистических типа), либо ты расположен к другим людям, но ты пассивен, тебя кто-то должен вести и защищать (два социально ориентированных типа). Но вот у той группы европейцев, которую мы назвали типом ценностей роста, счастливо сочетается альтруизм и готовность к активным действиям. И эти активные действия уже не за себя, а на общее благо.

– То есть человек готов и принимать решения, и нести ответственность, и при этом…

– Он не на себе сосредоточен. Он разомкнут в мир. И таких граждан в Европе около 20%. Интересные люди. Но они почти отсутствуют в России и в других постсоциалистических странах. Страны, где их много, – это Швейцария, Швеция, Финляндия, Дания, Германия. В этих странах таких людей больше 30%, а в Исландии – больше 40%. А у нас таких людей очень мало, 2−3-5% в разные годы, т. е. однозначные числа. И в этом смысле ничего не меняется, качественного скачка нет.

Если задумываться о формировании ценностей, то можно двигаться в разных направлениях. У россиян слабо выражены ценности открытости изменениям и активности, их культивирование, конечно, динамизировало бы нашу жизнь. В сравнении с жителями других европейских стран россияне слабо привержены и ценностям альтруизма – а ведь сравнительно недавно в стране реализовывалась Федеральная целевая программа по формированию толерантности, неплохо бы ее реанимировать. Но, конечно, наиболее амбициозный вызов для России – объединение обеих этих целей и создание условий для появления всё большего числа людей того, пока редкого типа, который сочетает стремление к активности и заботу об окружающей жизни.

Источник: Газета «Троицкий вариант»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *