18.09.2019

Сегодня Трофима Денисовича Лысенко нередко представляют выдвиженцем Партии коммунистов и проводником чисто большевистских установок в науке. Также часто говорят о трагической роли, которую Лысенко сыграл в судьбе другого выходца из крестьянских кругов — академика Николая Ивановича Вавилова, тоже агронома по образованию, не защищавшего ни кандидатской, ни докторской диссертаций, но, в отличие от Лысенко, славившегося своей образованностью, плодотворно трудившегося в науке, а не около нее.

Остается непонятным, как же Лысенко без серьезных научных работ превратился в академика трех академий. В две академии его выбрали (причем голосование было тайным). Значит, кто-то оценивал его вклад в науку, агитировал за него, публично и громко называл выдающимся ученым. Из ниоткуда, как черт из табакерки, он выскочить не мог, а следовательно, нужно понять, каким был генезис его внедрения в науку. Ведь при выдвижении малообразованного человека, ничем науку не обогатившего, а лишь занимавшегося обманом и саморекламой, рекомендатели нарушали правила научной этики, отвергали моральные запреты и сами способствовали взлету шарлатана, каковым Лысенко, несомненно, и был. Печально, что таких, как Лысенко, в советской науке развелось немало, но другие «лысенки» не «засветились» так ярко, поскольку умело прятались за спины талантливых сослуживцев, приписывались к ценным работам, часто отодвигая на задний план истинных авторов открытий. Если присмотреться более пристально, то можно заметить, что и сегодня в российской действительности находятся случаи, когда академики протаскивают в члены своего престижного клуба деток и родственников или же угодных им прилипал и подхалимов, оттирая от академической кассы по-настоящему успешных в науке, а не в карьере людей. Таким образом, изучение данной темы — далеко не праздное занятие и вовсе не простая дань прошлому.

Решающая роль Вавилова в выдвижении Лысенко

Насколько я знаю, первым, кто заявил печатно, что главную роль в выдвижении Лысенко в верхние эшелоны научного истеблишмента сыграл не кто иной, как Н. И. Вавилов, был американский историк Д. Жоравский; тот же тезис позже развивал писатель М. А. Поповский в книге «1000 дней академика Вавилова». О роли Вавилова в продвижении Лысенко в ученые писали и люди, хорошо знавшие Николая Ивановича (Е. С. Якушевский и Н. П. Дубинин), лично наблюдавшие развитие взаимоотношений Вавилова и Лысенко.

С учетом сказанного правомерно попытаться в краткой форме изложить как историю поддержки Лысенко учеными, так и понять, чем руководствовались те, кто воспринял как последнее слово науки предложения Лысенко¹. Герой нашей статьи поступил в 1922 году на заочное отделение Киевского сельхозинститута (еще провинциального города до 1934 года; столицей Украины тогда был Харьков). Окончил он его в 1925 году и в том же году переехал на работу в Азербайджан, в город Ганджу (Кировобад в советское время), на экспериментальную станцию. За работой станции следил Н. И. Вавилов, он и узнал о младшем агрономе Лысенко, который вместе с Д. А. Долгушиным проводил два года опыты по выращиванию озимой пшеницы одновременно с яровой. Они сбрызгивали семена озимой пшеницы водой и, когда появлялись проростки, держали их некоторое время на холоде, а потом высевали весной (а не осенью) одновременно с яровой пшеницей. В течение двух летних сезонов им удалось добиться формирования колосьев одновременно с яровой. Они объявили о превращении озимых пшениц в яровые, вывод привлек внимание Вавилова, и он пригласил авторов представить доклад на I Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству в Ленинграде в январе 1929 года. Результаты двухлетних экспериментов (без необходимых контролей и статистического анализа) не давали права докладчикам делать широкомасштабные выводы, но тем не менее они решительно объявили о доказанности перехода озимой пшеницы в яровую. Летом того же 1929 года в газете «Правда» появилась восторженная статья об открытии агронома Лысенко, а затем нарком земледелия Украины А. Г. Шлихтер опубликовал (также в «Правде») статью, в которой на всю страну заявил, что благодаря «методу агронома Лысенко» его отец — малограмотный крестьянин с Полтавщины — сумел увеличить урожайность пшеницы на треть. С этого началась газетная шумиха о решении главной проблемы страны — снабжении хлебом. Напомним, что 1929 год был годом тотальной коллективизации сельских хозяйств в СССР, приведшей к колоссальным несчастьям страны — развалу сельского хозяйства, смерти около 10 млн лучших крестьян, жуткому голоду, гибели скота, утрате стародавних российских сортов и т. п. Никаких дополнительных экспериментов с января по июль 1929 года Лысенко не провел, все его обещания были бездоказательными.

Сотрудники Вавилова во Всесоюзном институте прикладной ботаники и новых культур (ВИПБиНК, позже переименован во Всесоюзный институт растениеводства) пригласили Лысенко выступить на заседании ученого совета института. Случай представился осенью, когда в Ленинграде было созвано совещание, на котором Лысенко числился одним из главных докладчиков. В тот приезд, 1 сентября 1929 года, Лысенко и выступил в ­ВИПБиНК. Вавилов в это время был в зарубежной поездке. Лысенко назвал свой доклад «Вопрос об озимости» (термин «яровизация» озимых пшениц появится у него чуть позже) и начал с категоричного утверждения, что «принципиального различия между озимыми и яровыми формами злаков не существует. Все злаки — озимые, но только с различной степенью озимости. Яровых злаков нет».

Различия между озимыми и яровыми пшеницей, рожью и другими злаковыми растениями многообразны. Их изучало много поколений ученых, тысячелетняя мировая практика земледельцев накопила массу приемов культивирования озимых и яровых. В одних климатических зонах более удачными оказывались посевы озимых, в других — яровых культур. Теперь же Лысенко разом перечеркивал и мировой земледельческий опыт, и вековые наблюдения ученых. Но время было лихое, революционное, в стране ломали привычные «нормы, установки, которые стали тормозом на продвижении вперед», как утверждал Сталин; осторожность старорежимных «спецов» просто раздражала многих из «рвущихся вперед», и в этой атмосфере эйфории, умело культивировавшейся большевистской пропагандой, было даже престижно объявить о «крушении догм» в самых разных областях. В этом отношении Лысенко шел в ногу со временем.

Уже на этом этапе ученые могли (и по сути дела должны были!) отметить ненаучность главного утверждения Лысенко, что у яровой и озимой пшениц отсутствуют различия в генетической структуре. На явный нонсенс такого заявления никто докладчику не указал (сегодня определены и охарактеризованы гены, детерминирующие эти различия). Члены совета высоко оценили работу Лысенко и вполне уважительно, даже восторженно охарактеризовали докладчика. В том же 1929 году Наркомат земледелия СССР высоко оценил вклад Лысенко в решение продовольственной проблемы и одобрил яровизацию.

С 1930 года начинает хвалить Лысенко и лично Вавилов. Он поддержал идею яровизации как новаторскую. Влиятельный французский ученый и администратор Эдмон Рабатэ — генеральный инспектор Французского правительства по сельскому хозяйству и директор Национального агрономического института Франции — обратился 7 февраля 1930 года к Вавилову с просьбой порекомендовать ему литературу по очень специальному вопросу: о развитии первого листа злакового растения (колеоптиле). Колеоптиле окружает проросток растения, образуя вокруг проростка трубку, защищающую его от повреждений и вредных влияний. Вавилов быстро ответил во Францию письмом, датированным 10 марта того же года, и рекомендовал коллеге познакомиться ни с чем иным, как с работой Лысенко по действию низких температур на проростки пшеницы. Остается только удивляться тому, какую несуществующую связь между биологией колеоптиле и холодовым проращиванием мог усмотреть академик Вавилов.

20 февраля 1931 года Лысенко был приглашен выступить с докладом на Президиуме ВАСХНИЛ, и руководители академии и прежде всего ее президент Вавилов причислили Лысенко к рангу выдающихся исследователей и объявили, что яровизация уже «себя оправдала». В решении, подписанном президентом ВАСХНИЛ Вавиловым, говорилось, что ряду институтов предписано помогать работе Лысенко и что «автору метода… выдано материальное вознаграждение».

Вавилову не стоило труда (вернее говоря, это была его прямая обязанность) разобраться в том, что за опыты осуществил Лысенко (как было ясно и тогда, их просто не существовало!). Подобный перекос в оценках не был бы столь пагубным, если бы восторг не выплеснулся за стены кабинета президента ВАСХНИЛ. Однако через день в центральной газете снова под кричащими шапками был напечатан отчет о заседании и приведена резолюция Президиума ВАСХНИЛ.

Летом 1931 года Вавилов как президент ВАСХНИЛ подписал новое постановление: «ассигновать [Лысенко] из бюджета академии 30 000 руб.». В июне того же года коллегия Наркомзема СССР выносит директиву: засеять яровизированными семенами озимой пшеницы (заметьте, озимой, а не яровой) 10 тыс. га пашни в РСФСР и в десять раз больше — 100 тыс. га — на Украине. Буквально через две недели, 9 июля 1931 года, коллегия принимает решение о предоставлении лаборатории Лысенко ежегодно по 150 тыс. руб. на исследования, об издании журнала «Бюллетень яровизации» под редакцией Лысенко и о других поощрениях. На 1935 год Совнарком СССР утвердил новый план: 600 тыс. га (но уже посевов яровизированной яровой, а не озимой пшеницы, признав этим, что с яровизацией озимой пшеницы покончено).

Уже в 1932 году Лысенко стал настаивать, чтобы яровизировали не только пшеницу, но и другие культуры, с которыми пока еще не успели провести никакого исследования, — картофель, кукурузу, просо, траву суданку, сорго, сою, в 1933 году — хлопчатник, а затем и плодовые деревья и даже виноград. Жонглирование предложениями становится самой характерной чертой лысенковской тактики.

От речи к речи Лысенко смелел в представлении цифровых данных, быстро сообразив, что проверять его никто не собирается, а от завышения собственных успехов его акции растут. Эту «вексельную» систему он прочно усвоил уже в начале карьеры, уловив цепким крестьянским умом истину, недоступную совестливым коллегам по науке: на верхах устали от просьб и сетований ученых, обещающих лишь крупицы из того, что властям хотелось бы получить немедленно.

Эта нехитрая мысль требовала, правда, смелости. Боязнь оказаться банкротом сковывала даже тех ученых, кто готов был выдать завышенные обязательства, ибо они понимали, как легко оказаться у разбитого корыта. Однако у Лысенко было коренное отличие. Он уже тогда понял, что его векселя не только не предъявят к оплате, но и, предъявив, дела не выиграют. Он придумал новый метод «делания науки» — так называемый «анкетный метод». Суть его состояла в следующем: помощники Лысенко рассылали по колхозам анкеты и просили счетоводов и руководителей колхозов указать, какие площади заняты посевами яровизированных семян, как развивались обычные и яровизированные растения и т. п. Анкеты не были документами строгой отчетности, почему и заполняли их произвольно, «ненарочно» приукрашивая действительность. Сотрудники Лысенко суммировали полученные данные и представляли в государственные органы победные реляции о достигнутых небывалых успехах, хотя истинные статистические данные показывали, что дела с урожаями шли в стране всё хуже и хуже. Расцвела типичная для советских условий бумажная кампания вокруг яровизации, в которой все стороны, несомненно, всё понимали, но испытывали радость от выводимых на бумаге цифр.

Вавилов, который по должности обязан был знать реальное положение дел в колхозах и совхозах, решительно поддерживал яровизацию и считал, что она «победно шествует по стране». Весной 1932 года, когда формировали состав советской делегации для поездки в США на VI Международный генетический конгресс, Вавилов как глава подготовительного комитета посчитал, что в группу генетиков, едущих на конгресс, нужно включить Лысенко. В письме от 29 марта 1932 года Вавилов сообщил ему, чтобы тот выступил на конгрессе и «подготовил бы демонстрацию работ». В мае того года Вавилов съездил в Одессу и писал оттуда своему заместителю в ВИРе — Н. В. Ковалёву: «Работа Лысенко замечательна. И заставляет многое ставить по-новому. Мировые коллекции надо проработать через яровизацию».

Лысенко на конгресс не поехал, но и в его отсутствие, выступая на конгрессе с пленарной речью, Вавилов высказался о работах Лысенко следующим образом: «Замечательное открытие, недавно сделанное Т. Д. Лысенко в Одессе, открывает новые громадные возможности для селекционеров и генетиков… Это открытие позволяет нам использовать в нашем климате тропические и субтропические разновидности».

Из Америки Вавилов еще раз пишет Ковалёву о волнующей его проблеме: «Сам думаю подучиться яровизации».

По завершении конгресса Вавилов выступил с несколькими лекциями в США и в Париже, где характеризовал работу Лысенко как выдающуюся, пионерскую, имеющую огромное значение для практики. Возвратившись из поездки, он публикует 29 марта 1933 года в «Известиях» пространный отчет о ней, где пишет: «Принципиально новых открытий… чего-либо равноценного работе Лысенко, мы ни в Канаде, ни САСШ (Северо-Американских Соединенных Штатах. — В. С.) не видели».

Разбирая важнейшую для себя проблему новых культур, Вавилов в 1932 году пишет в книге того же названия, что опыты Лысенко «показали большое значение в вегетации различий районов по длиненочи (фотопериодизму)», хотя ни в одной из опубликованных работ Лысенко даже упоминаний о подобных опытах нет и, следовательно, Вавилов просто приписал Лысенко научные достижения, о которых тот и слыхом не слыхал…

Лысенко до 1935 года преувеличивал пользу от яровизации, произнося слова о двукратном увеличении урожаев, которые позже напрочь забыл и никогда уже не употреблял: «У меня есть цифры по Северному Кавказу. В отдельных колхозах яровизация… дала примерно 6−8 ц дополнительного зерна с га… Я считаю, что мы можем получить… УДВОЕНИЕ урожая в отдельных случаях… И если до сих пор это еще не сделано, то в значительной мере здесь вина земельных органов».

На подобные непроверенные и неподтвержденные авансы, так же, как на ссылки о вольных или невольных вредителях в земельных органах, могли клюнуть люди, плохо разбирающиеся и в растениеводстве, и в науке вообще. Тем не менее, присутствовавший на заседании Вавилов ни в чем не усомнился и даже более того — указал на новую область, где якобы с успехом можно применить лысенковскую яровизацию, а именно на ускорение работы по выведению сортов, т. е.направление, в котором сам Вавилов постоянно обещал властям срочно добиться решающих успехов.

Вавилов говорил: «До сих пор селекционеры работали на случайных сочетаниях. Сейчас работы тов. Лысенко открывают совершенно новые, невиданные возможности для селекции… В свете работ тов. Лысенко нужно круто повернуть, перестроить селекционную работу».

20 декабря 1933 года газета «Соцземледелие» еще раз использовала авторитет Вавилова для поддержки мифа о том, что яровизация способна увеличивать урожай. Из заметки в газете следовало, что Лысенко удалось привлечь Вавилова для поездки летом 1933 года на Северный Кавказ, где они вдвоем осмотрели посевы хлопчатника, выполненные промороженными (яровизированными) семенами, и оказалось, что будто яровизация дала удвоение (!) сбора хлопка, и потому сразу же за упоминанием фамилий Вавилова и Лысенко шел текст, набранный жирным шрифтом: «Двести процентов повышения урожая самого ценного доморозного хлопка-сырца и 36 процентов повышения общего урожая обязывают к скорейшему продвижению яровизации на хлопковые поля колхозов и совхозов».

Этот «успех» с хлопчатником был очень важен. Задание расширить посевные площади под этой культурой, чтобы дать стране дешевый и надежный путь выхода из иностранной зависимости в ценном сырье, поступило лично от Сталина. Поэтому за решением проблемы хлопчатника и земельные, и партийные органы следили особенно пристально. Конечно, такая крупная удача, да еще приправленная ссылкой на самого известного в стране эксперта в вопросах растениеводства — академика Вавилова, — не могла пройти мимо взора руководства страны.

Трудности использования коллекции семян, собранной Вавиловым

Разумеется, эта нескрываемая симпатия к агроному Лысенко и необычайно сильное тяготение к яровизации не могли возникнуть беспричинно. Вавилов явно увидел в яровизации прием, очень ему самому нужный, и надо постараться представить себе подноготную этого тяготения. Интерес к яровизации и ее автору объяснялся не только благоволением властей. Он коренился в гораздо более важных соображениях. Лысенковские фантазии воспламенили Вавилова именно потому, что в них он увидел выход из тяжелого положения, в котором очутился сам. Поставив себя на службу новой власти, Вавилов направил основные усилия на всемерное развитие прикладных направлений, развитие науки, обращенной «лицом к практике». Он заявил, что можно коренным образом изменить ассортимент выращиваемых в сельском хозяйстве культур, разыскав на земном шаре массу новых видов полезных растений. Экспедиции вавиловского института обследовали все уголки земного шара и собрали огромную коллекцию семян. Основываясь на этой уникальной коллекции, как заявлял генетик, специалисты начнут скрещивать лучшие формы. Он нередко употреблял метафоры вроде того, что «Мы будем проводить опыты на глобусе — земном шаре».

Введением в название института девиза о новых культурах он привлек к себе внимание власти, и, несомненно, слава крупного ученого помогла ему завоевать доверие верхов, а умело разрекламированные обещания практической полезности подобной науки обеспечили такую финансовую подпитку его детища, какой не имело ни одно другое научное учреждение страны в те годы. Достаточно сказать, что в его институте уже в начале 1930-х годов работала почти тысяча научных сотрудников, а через пять лет их стало до тысячи семисот. Эта цифра была невообразимо большой. Для сравнения: в ведущем в стране биологическом научном учреждении — Институте экспериментальной биологии Н. К. Кольцова — штатных сотрудников было около десяти, в главном физическом институте страны — Физико-техническом в Ленинграде, руководимом А. Ф. Иоффе, где работали будущие Нобелевские лауреаты Л. Д. Ландау, П. Л. Капица, Н. Н. Семёнов и И. Е. Тамм, — было сто штатных научных сотрудников. Но как много из этой сотни оказалось по-настоящему великих физиков!

Вавилов пытался с помощью собранных растений быстро получить огромное число новых сельскохозяйственных культур (отсюда вытекало название созданного им института — «новых культур»). Он верил, что решение этой задачи ему по силам, увлеченно говорил об этом в многочисленных выступлениях. В 1932 году напечатал небольшую книжку, названную «Проблема новых культур», в которой перечислил 136 видов растений, которые считал перспективными для внедрения в качестве новых сельхозкультур. Он считал нужным расширить площади под такими культурами, как кукуруза, сорго, соя, земляная груша, батат, клещевина, арахис, и называл потенциально полезными тепари, ворсовальную шишку, американский пырей, судзу, ажгон, бадан, скумпию и много им подобных. Сегодня, спустя более трех четвертей века, приходится констатировать, что воплотить в практику свои грезы Вавилов не смог: эти культуры не вошли в арсенал растениеводства и не революционизировали сельское хозяйство.

Одна из принципиальных трудностей вавиловского проекта скоро выявилась и принесла горькие минуты его автору. Растения дальних стран, приспособленные к климатическим условиям, отличным от российских, — к иной продолжительности дня, к иным сезонным переменам погоды, — либо неравномерно прорастали, цвели и плодоносили, либо вообще теряли всхожесть. Но раз нельзя было добиться их прорастания, развития, не говоря уж о синхронизации в цветении, их нельзя было скрестить друг с другом. Без этого надежды на то, что иноземные формы помогут революционизировать растениеводство, улетучились.

И вдруг Вавилова осенила мысль, что открытие яровизации облегчит выход из положения. Если даже озимые сорта, будучи подвергнуты температурной предобработке, так ускоряют развитие, что колосятся много раньше — в совершенно для них несвойственные сроки, то уж, конечно, можно будет разрешить более легкую задачу — заставить с помощью яровизации прорастать всякие заморские растения в непривычных им условиях и добиться решения более сложной задачи — синхронизации их развития. Все они начнут прорастать, а затем и цвести в одно время с местными сортами, удастся обойти главную трудность: можно будет свободно переопылять цветки любых сортов и получить наконец-то гибридное потомство, а затем из этого моря гибридов отобрать лучшие перспективные формы… Тогда скачок отечественной селекции будет гигантским, разнообразие первичного материала необозримым, успехи неоспоримыми. Быстро сообразивший это Вавилов стал активно помогать Лысенко, который еще не понял возможности, привидевшиеся Вавилову.

Для начала Вавилов дал указание яровизировать пшеницы вировского запаса и высеять их под Ленинградом и в Одессе, где теперь трудился переехавший из Ганджи Лысенко. При этом небольшая часть растений тех сортов, которые под Одессой не колосятся, якобы дали зрелые семена. Лысенко тут же раздул этот результат и представил его как доказательство того, что теперь все сорта можно высевать в необычных для них зонах. Категоричный вывод очень понравился Вавилову, и, поверив на слово, он много раз выступал по этому поводу, захваливая метод яровизации.

Понять радость Вавилова можно. Будучи лично оторванным от экспериментов, погруженный в массу организационных дел и веривший словам других так же, как верил самому себе, он застрял в паутине лысенковских измышлений и обещаний. И не понял, как несовершенна сама лысенковская гипотеза, как далек до завершения процесс ее экспериментальной проверки.

Вавилов продвигает Лысенко в лауреаты и академики

Актом особого расположения Вавилова к Лысенко стали повторявшиеся попытки выдвинуть последнего в академики и лауреаты. Именно Вавилов в 1932 году подписал письмо президенту Всеукраинской академии наук А. А. Богомольцу, в котором сообщил о своей поддержке в выдвижении Лысенко в академики. Однако это инициативное предложение не сработало. Коллеги в том году возразили.

В письме от 16 марта 1933 года, обращаясь в Комиссию содействия ученым при Совнаркоме СССР, которая рассматривала кандидатуры для присуждения премии имени Ленина — высшей в СССР премии за достижения в области науки и техники², он предложил присудить премию Лысенко. Члены комитета разумно от такого решения воздержались. 8 февраля 1934 года Вавилов послал письмо в Биологическую ассоциацию Академии наук СССР, в котором представил Лысенко в члены-корреспонденты АН СССР. Избрание снова не состоялось: коллеги не послушали Вавилова.

В то самое время, когда Вавилов расточал комплименты в адрес выдвиженца «из народа», сам выдвиженец даже не скрывал своего полупрезрительного отношения к серьезной науке. Например, в том же месяце, когда Вавилов выставлял кандидатуру Лысенко в члены-корреспонденты АН СССР (февраль 1934 года), Лысенко заявил на заседании в ВАСХНИЛ в присутствии Вавилова: «Лучше знать меньше, но знать именно то, что необходимо практике, как на сегодняшний день, так и на ближайшее будущее».

Бахвальство недостатком знаний — такое поведение не могло не настораживать ученых, и мы видим, что раз за разом они выказывали свое отношение: проваливали кандидата и в члены-корреспонденты, и в академики, и в лауреаты. И лишь Вавилов ничего не видел и не слышал. В мае 1934 года он, докладывая в Совнаркоме о достижениях ВАСХНИЛ как президент ­ВАСХНИЛ, снова подчеркнул заслуги Лысенко.

23 мая 1934 года Вавилов как член Всеукраинской академии наук направил ее президенту А. А. Богомольцу письмо, снова выдвигая в академики «по биологическим или по техническим наукам» Лысенко. На этот раз ученые вняли его уговорам. 27 мая 1934 года (почему-то на следующий день после проведенного для всех кандидатов тура голосования) Лысенко оказался избранным сразу в академики Всеукраинской академии наук (а не в члены-корреспонденты для начала, как это обычно бывает).

К 1935 году Лысенко показал, что он не только далекий от науки человек, но и обманщик и просто очень некультурен. Уже было ясно, что яровизация провалилась и что большинство других предложений Лысенко оказались пустышками. Во время июньской 1935 года выездной сессии ВАСХНИЛ в Одессе Лысенко бахвалился своими мнимыми заслугами и буквально шпынял академиков за их позицию по отношению к нему. Любому грамотному человеку становилось понятно, что за личность представлял собой этот «народный выдвиженец». Но тем не менее имя Лысенко было представлено исключительно положительно в изданном в 1935 году под руководством Вавилова капитальном трехтомном труде «Теоретические основы селекции растений». И сам Вавилов в нескольких статьях, и его коллеги расхвалили достижения «новатора». Имя Лысенко только в первом томе было упомянуто 29 раз, с ним конкурировали лишь Дарвин (27 цитирований) и сам Вавилов (55 упоминаний). Совершенно поразительно звучали слова из выступления Вавилова на заседании Президиума ВАСХНИЛ 17 июня 1935 года: «Лысенко осторожный исследователь, талантливейший, его эксперименты безукоризненны».

Сразу в двух номерах «Правды» за 28 и 29 октября 1935 года была опубликована большая статья Вавилова «Пшеница в СССР и за границей», в которой приведены статистические данные, ссылки на американские, английские и немецкие работы. В этой солидной статье восхваления Лысенко были продолжены. Выступая 27 октября 1935 года с докладом «Пшеница советской страны» на сессии ­ВАСХНИЛ, Вавилов повторил еще раз полюбившееся утверждение о помощи «тео­рии стадийного развития» в использовании мировой коллекции растений.

Перед наступлением нового, 1936 года, Сталин распорядился провести в Кремле «совещание» руководителей партии и правительства с передовыми колхозниками. Вавилов выступал по традиции от имени Академии сельхознаук и с во­одушевлением стал говорить о том, насколько замечательной представляется ему деятельность колхозников-опытников, полуграмотных избачей из хат-лабораторий в деревнях, якобы всемерно содействующих работе серьезных ученых, какое это счастье трудиться в науке рука об руку с простыми крестьянами. Выразил он и самые восторженные чувства к Лысенко:

«Я должен отметить блестящие работы, которые ведутся под руководством академика Лысенко. Со всей определенностью здесь должен сказать о том, что его учение о стадийности — это крупное мировое достижение в растениеводстве (Аплодисменты). Оно открывает, товарищи, очень широкие горизонты. Мы даже их полностью не освоили, не использовали полностью этот радикальный новый подход к растению…

Только тов. Лысенко понял, что получить ценные сорта можно часто из двух несходных географически далеких, казалось бы, мало пригодных сортов; их сочетание дает именно то, что нам нужно.

Одно стало совершенно ясно для нас, что все эти сдвиги, все крупные достижения, взрывы в научной мысли получают свой смысл только тогда, когда они умножаются на колхозную массу… Хаты-лаборатории… — это новое звено, связывающее науку с производством. В этом (единении с колхозниками. — В. С.) — весь смысл наших общих огромных успехов“.

Конечно, сегодня многие из тех, кто пишет о Вавилове и пытается осмыслить его поступки, говорят, что такие слова, произнесенные на совещании, проводимом лично Сталиным, были разумным средством самосохранения. Не хвалить людей типа Лысенко и крестьян-избачей могло быть уже не безопасно. Однако на этой же встрече пример совершенно другого рода дал учитель Вавилова академик Дмитрий Николаевич Прянишников. Он говорил действительно о науке, о ее задачах, о возможностях подъема продуктивности полей, совершенно не касался мифического вклада в науку полуграмотных знатоков и умельцев из хат-лабораторий. Характерно, что, даже заканчивая свою речь, Прянишников не прибегнул к вроде бы обязательному штампу и никаких здравиц в честь Сталина и коммунистической партии не произнес. В то же время вряд ли Вавилов лишь играл в уважение к Лысенко, желая показаться лучше, чем он был на самом деле. Против столь простого объяснения говорят другие высказывания, которые Вавилов делал в совсем узком кругу, с глазу на глаз с ближайшими к нему людьми, когда он высказывался о Лысенко более, чем благосклонно. О таком отношении, в частности, говорила А. А. Прокофьева-Бельговская в 1987 году, когда вспоминала что даже в 1936 году Вавилов, обращаясь к ней и к Герману Мёллеру в их лабораторной комнате в Институте генетики в Москве, повторял не раз, как и прежде, что Лысенко — талант, умница, но не обучен тонкостям науки, и надо прилагать усилия к тому, чтобы обучать его всеми доступными средствами.

Крупные ученые в противовес Вавилову критикуютЛысенко

Именно в это самое время академики П. Н. Константинов и П. И. Лисицын открыто и сильно критиковали Лысенко за неудачи с яровизацией. Систематическая проверка яровизации к 1935 году (за 4−5-летний период исследований) дала вполне ясные данные. Их получили на 54 сортоучастках, расположенных по всей стране, эффективность яровизации проверяли для 35 сортов. Вывод проверки в комментариях не нуждался: «В среднем… за пять лет яровизация прибавки (урожайности. — В. С.) почти не дала».

И будто в насмешку над трезвыми расчетами ученых из центральных органов год за годом поступали команды об удвоении и утроении посевов яровизированными семенами.

Заключение

Сказанное выше показывает, что Вавилов не понял антинаучной сути предложений Лысенко, неправомочно захваливал его как у себя на родине, так и за рубежом, ошибочно квалифицировал Лысенко как яркого и самобытного ученого и предпочитал не обращать внимания на критиков Лысенко. Это было серьезной ошибкой в моральном отношении. Это оказалось грубой ошибкой, за которую многим из восхвалителей Лысенко пришлось позже расплатиться, а Вавилову даже собственной жизнью.

Вавилов вступил в борьбу с Лысенко, когда тот пошел в атаку на генетику как науку. В течение трех последних перед арестом лет поведение Вавилова было не просто принципиальным и в высшей мере моральным — оно было истинно героическим. Он вошел в науку как ученый и человек, дань уважения к которому непреложна и огромна. Но было уже поздно. Приобретя огромную административную власть в науке и даже в стране, Лысенко сначала вытеснил Вавилова с начальственных позиций, а затем перешел к открытой борьбе с ним и способствовал в максимальной степени аресту и гибели Вавилова в тюрьме. Те же из известных ученых, кто открыто и беззаветно боролись с Лысенко практически с самого начала его авантюристического внедрения в науку (и прежде всего П. Н. Константинов), остались на свободе. Этот вывод нельзя абсолютизировать, но и отвергать его тоже оснований нет.

Описанные события сказались в целом на прогрессе советской страны. Подмена науки шарлатанством и шаманством нанесла огромный урон в экономическом, политическом и моральном плане. Тысячи и тысячи малограмотных и злобных горлопанов, поддержанные малосведущими партийными чинушами и нередко некритически к ним относившимися научными начальниками проникли в советскую науку, создали совершенно особую атмосферу, которая и до сей поры отравляет жизнь ученым в сегодняшней России и мешает обучению школьников и студентов. Многие выдающиеся направления науки, зародившиеся в этой стране, были задавлены невеждами и политиканами. Это нанесло урон не только России, но и всей мировой науке, поскольку наука не знает государственных и национальных границ.

Валерий Сойфер, 
Университет Джорджа Мейсона (США)

Источник:trv-science.ru