Куда движется современный мир: тенденции развития и новые вызовы

22.04.2020
899

В XXI веке происходят радикальные перемены, в результате которых ни человеческое общество, ни сам человек никогда уже не будут прежними. Специфика настоящего заключается в глобализации экологических и экономических проблем и развитии кардинально меняющих мир и человека биотехнологий и инфотехнологий.

Никогда ранее в истории перемены не происходили так стремительно: реальный и виртуальный мир проникают друг в друга, рождая на стыке прорывные решения.

Ближайшие последствия развития информационных и биотехнологий — исчезновение многих рабочих мест, необходимость неоднократной переквалификации, редактирование человеческого генома, создание сильного искусственного интеллекта. Глобальная сеть все больше сближает людей, и неизбежно настанет момент, когда люди и машины объединятся в новый единый организм. Еще одна угроза от нарождающегося глобального мира – растущее потребление ресурсов, грозящее экологической катастрофой. Это прямое следствие выравнивания уровня жизни в таких огромных странах, как Индия и Китай. 

Социальная реальность усложняется, возникает угроза для демократии и свободного рынка: управление на основании Больших данных, с помощью искусственного интеллекта и алгоритмов, выделение «вечной элиты».

В книге «Жизнь в конце времен» философ Славой Жижек высказывает предположение, что либерализм и связанный с ним глобальный капитализм достигает в 21 веке кризисной точки. Жижек называет четырех «Всадников Апокanипсиса», которые возвещают о конце существующего порядка: экологический кризис (который считает сильно недооцененным), последствия биотехнологической революции (рынки и правительства не могут контролировать или регулировать ее, и она приводит к новому разделению общества между теми, кто сможет оплачивать генетические манипуляции для умственного и физического усовершенствования, и всеми остальными), борьба за сырье, пищу и чистую воду, а также взрывной рост социального расслоения и неравноправия.

Вопросов больше, чем ответов, так как «настоящее» всегда находится в движении, и едва ли возможно с полной уверенностью зафиксировать те явления и тенденции, которые станут наиболее драматичными. Может быть, некоторые наши достижения покажутся в будущем незначительными, другие попросту не удастся закрепить, зато и страшные прогнозы не воплотятся. Мы подходим к точке исторического развития, в которой нам придется пересмотреть базовые понятия, и заново возникнет кантовский вопрос, что такое человек? Предлагаю рассмотреть эти изменения в деталях.

Стресс, порожденный нарастающей сложностью мира и стремительными переменами, сочетается с разочарованием в демократии. После окончания Холодной войны либерализм восторжествовал практически во всех странах и на поверку оказался единственной работоспособной моделью человеческого общества. «Либеральный миф» предполагает универсальные ценности: права человека, свободный рынок, всемирную экономику, внутри которых всем — и частным лицам, и объединениям людей, и государствам — обеспечено процветание и доля от «растущего пирога». Объявленный Френсисом Фукуямой «конец истории» подразумевает прекращение соперничества двух систем, устранение опасности крупной войны, объединенное свободное человечество.

Но и через 30 лет после падения Берлинской стены либеральный капитализм не подарил людям утопию, на которую они надеялись, и во многих бывших коммунистических странах кандидаты-социалисты показывают хорошие результаты на выборах. По мере роста числа «игроков» на международной арене, их экономической мощи и уверенности в своих силах все труднее становится договариваться о совместных действиях. В успешно развивающихся странах появляется гордость за свои достижения и стремление к признанию их на международной арене. Тем самым любые проблемы современности рассматриваются именно как последствия либерализма и свободного рынка, и в качестве противоядия часто предлагается возвращение к национализму или даже неким архаическим формам управления. 

Чтобы люди платили налоги и отдавали жизнь на войне, нужны мощные национальные мифы и символы, сложный аппарат пропаганды и просвещения. Национализм — вовсе не архаический пережиток, избавившись от которого мы бы очутились в мире либерализма и всеобщего братства. Национализм весьма силен в таких процветающих странах, как Швеция, Германий и Швейцария, а страны, лишившиеся национальных уз, чаще всего погружаются в хаос племенных войн, как Сирия, Ливия или Афганистан.

Поначалу права человека распространялись на весьма ограниченный круг европейцев и их потомков в колониях. Все прочие расы, женщины, религиозные, сексуальные и любые другие меньшинства исключались из привилегированного круга. Современный либерализм сулит человеку свободу выбора, причем информированного выбора. Это касается не только политики, но и решений, где жить, какую предпочесть профессию, с кем общаться, что покупать. Хотя Вторая мировая война воспринимались в западных странах как борьба за демократические ценности против тоталитаризма, фашизма и расизма, освобожденные от гитлеровских войск европейцы поспешили восстановить колонии. Постепенно круг борьбы расширялся: либерализм не только боролся против коммунизма, но и признал коммунистические ценности равенства и социальной солидарности как свои исконные. Даже США с их крайним индивидуализмом в экономике ввели пособие под девизом: «У голодного ребенка нет свободы». В итоге Холодной войны победил усовершенствованный либеральный «пакет». В него входят права человека, демократические институты, свободный рынок, социальные гарантии (образование, медицина, пособия, пенсия).

Страны Восточного блока и бывшие колонии спешили внедрить либерализм, иногда в карикатурном виде «дикого капитализма», как это происходило и в нашей стране: мол, всеобщие выборы и «невидимая рука рынка» утрясут все проблемы и склеят разногласия.

Но завышенные ожидания «новоиспеченных либералов» и ревнивые опасения тех, кто считал, что эти «новые» пришли на готовенькое, в результате мирового финансового кризиса 2008 года обернулись разочарованием в современной форме либерального капитализма и особенно возмущением против глобализма.

Обвинения взаимно уравновешивают друг друга: жители развивающихся стран опасаются, что под видом демократии им навязали старую колониальную власть, уничтожают самобытную культуру, забирают ресурсы, что богатые страны якобы стремятся ограничить рождаемость в развивающихся и закрепить неравенство, и находятся утешение в националистической риторике.

В развитых же странах полагают, что их работу отнимут иммигранты или производство уйдет туда, где труд дешевле, всеобщие выборы — надувательство, европейская культура уничтожается исламом (или самой европейской толерантностью), а элита становится все богаче и стремится сократить население и усилить неравенство. Во многих странах Третьего мира складывается средний класс, и теперь уже развитые страны опасаются конкуренции. Свидетельством этого может служить вся предвыборная риторика Дональда Трампа. Но кто кого больше эксплуатирует: американская Индиана Индию или наоборот? Это похоже на шутку, но штат Индиана чуть было не передал управление налогами индийской компании, но показалось политически некорректным отдавать работу гражданам другой страны, и в итоге выбрали местную компанию. Зачастую угрозу представляют друг для друга сами же страны Третьего мира. Так, Китай вытеснил с рынка многих производителей и подорвал традиционные ремесла азиатских стран, предложив взамен дешевые изделия из пластика. 

Означает ли это, что «конец истории» вовсе не наступил (разве что грозит наступить в форме ядерной войны), зато наступил «конец либерализма»? Многие философы и экономисты полагают, что либерализм в том или ином виде сохранится, но необходим отказ от глобализма: различие культур и политических систем все равно не позволит действовать согласовано. К тому же глобальный мир слишком сложен, а либерализм предполагает, что важнейшие решения принимаются рядовыми гражданами. В условиях глобализма выборы и другие политические решения с помощью голосования превращаются в профанация или даже манипуляцию — простые люди не в состоянии разобраться в хитросплетениях интересов, отличить правду от пропаганды, осознать опасность новых информационных технологий.

Например, избиратели регулярно высказываются против атомных электростанций, потому что видят опасность в атоме, хоть и мирном, а не в парниковом эффекте, от которого мы можем погибнуть уже в XXI веке.

Но возможно ли сохранить «либерализм без глобализма» и не обращаются ли доводы антиглобалистов также и против либерализма в его привычной форме? Совместимы ли всеобщее право голоса, уважение к свободному волеизъявлению каждого с концепцией информированного выбора в условиях бесконечно сложного мира?

А ведь информационные технологии способны разгадать действующие в нашем мозгу алгоритмы, более того — могут на них повлиять или же принять за нас решение. Не сменится ли демократия автоматическим управлением, не будут ли вместо избирателей и президентов действовать алгоритмы и искусственный интеллект? За этой борьбой как против глобализма, так и против либерализма, за откатом к традиционному и национальному, прячется иной, экзистенциальный страх: меняется само понятие о человеке.

Из всех новых технологий определяющими для XXI века станут биологические и информационные технологии. Развитие информационных технологий вплотную подошло к созданию сильного искусственного интеллекта. Искусственный интеллект обладает даже теми качествами, которые мы привыкли считать сугубо человеческим. Например, интуиция на поверку оказывается чрезвычайно быстрой обработкой сигналов и сопоставлением их с накопленным опытом. Последние двести лет человек привык чувствовать себя хозяином природы, но сейчас мы опасаемся, что создаем себе другого господина: либо международную элиту, либо и вовсе искусственный интеллект, многократно превосходящий человеческий.

Искусственный интеллект уже вокруг нас, от беспилотных машин и дронов до виртуальных помощников и программ для перевода. Распознавание голоса развиваются столь высокими темпами, что разговаривать с компьютером становится нормой. Любую вещь можно сделать «умнее», встроив в нее чип и при помощи облачных технологий соединив с глобальным искусственным разумом. Умные вещи сами выберут режим стирки, умные игрушки смогут общаться с ребенком и станут больше похожи на домашних любимцев, умные датчики смогут круглые сутки контролировать состояние больного и подбирать лечение. 

Принципиальное отличие нынешней ситуации от опыта, который был у человечества в прошлом в том, что раньше  технологии освобождали человека от физического и монотонного труда, а теперь вытесняют там, где человек привык считать себя незаменимым. Нас ждет появление роботов-врачей, юристов, финансистов. Уже сейчас значительную часть биржевой игры осуществляют компьютерные программы-трейдеры.

Кроме того, раньше по экспоненте росло потребление. Если появлялся способ быстро производить вместо одного автомобиля десять, находились и покупатели на эти машины. Но сейчас вторжение искусственного интеллекта на рынок труда означает банальное сокращение рабочих мест. Да, в краткосрочной перспективе государство может смягчать проблему, спонсируя переквалификацию кадров и тормозя введение новых технологий. В долгосрочной же перспективе обществу придется перестраивать отношение к труду и заработной плате.

Некоторые развитые страны присматриваются к идее базового дохода. Это решит самую элементарную проблему безработицы — люди хотя бы не умрут с голода, однако жизнь на пособие породит другие проблемы: работа — важнейший маркер социального статуса человека. С ней сопряжены основные права гражданина и возможность влиять на власть.

Сейчас работники могут добиться улучшений с помощью забастовки. Но как человеку с пожизненным гарантированным доходом заставить прислушаться к себе?

Этот новый этап развития человечества неизбежно усилит неравенство. Выгоды и ценности окажутся в руках небольшого числа людей благодаря эффекту платформы. Главным выгодоприобретателями изменений окажутся провайдеры интеллектуального и физического капитала: инноваторы, инвесторы, держатели акций и т.п. Чтобы предотвратить усугубление неравенства, нужно сбалансировать выгоды и риски цифровых платформ с помощью совместных инноваций. При всех проблемах мирового рынка хорошая новость заключается в том, что глобальная компьютеризация дает инструменты для создания новых форм политического влияния, неподконтрольных элитам, и недавние события наподобие Brexit в Великобритании и победы Дональда Трампа на выборах в США это доказали. Благо, что Интернет вызывает к жизни новую экономическую и политическую модель — экономику «сопотребления». Технологии совместного пользования — это «третий путь», отрицающий как иерархию командной экономики, так и хаос рыночной. Люди в Интернете взаимодействуют все более интенсивно, охотно делятся информацией онлайн. Коллективное влияние сообщества несравнимо с влиянием всех его составляющих. Например, сайты типа Twitter, которые позволяют цитировать сообщения, могут стимулировать общественные дискуссии лучше, чем газеты и журналы. 

За страхом потерять работу и остаться ненужным таится и главная экзистенциальная проблема XXI века: исчезновение человеческого вида в том виде, в каком мы привыкли себя представлять. Информационные технологии в сочетании с биотехнологиями постепенно делают наш мозг прозрачным. Алгоритмы наших решений теперь понятны, и на них можно влиять, можно даже принимать за нас решения. Ключевые слова в рекламе подбираются уже даже не с учетом целевой аудитории, а нацелены прямиком на поисковую систему, чтобы сообщение попало в топ.

На уровне отдельной личности возникает сильнейший страх не вписаться в эпоху перемен или же, наоборот, измениться слишком сильно и перестать быть собой. Этот страх проявляется и в виде протеста против либерализма и глобализма: человеку кажется, что он сохранит смысл, если продолжит принадлежать к традиционной культуре, и в этой цельности ему будет легче воспротивиться переменам. 

Науке известны биохимические реакции, которые воспринимаются нами как эмоции и состояния души, и созданы лекарства, управляющие эмоциями. Означает ли все это, что обычный человек отменяется? И какие стратегии нам следует выстроить для индивидуального и видового самосохранения?

С одной стороны, человек рискует утратить неотъемлемые атрибуты, такие как свободу воли, экзистенциальные ценности, статус гражданина, а с другой стороны, открывается возможность для создания сверхчеловека (необязательно в ницшевском изводе).

На уровне социальном у людей существенно опасение, что под видом либеральной демократии на правительственном и мировом уровне осуществляется тотальная манипуляция и зомбирование. «Большие данные» («Big Data») делают нас «прозрачными», жизненно важные политические и экономические решения принимаются алгоритмами, информационные и биологические технологии управляют разумом и эмоциями. Не едем ли мы прямым рейсом в Дивный новый мир?

Нынешняя глобальная элита может использовать новые технологии для того, чтобы навсегда закрепить свое положение и на том прекратится всякая социальная мобильность и возможность демократии. Элита может улучшать ДНК своего потомства, обеспечить себе бессмертие, лишив такой возможности всех остальных, и тогда уже это приведет к непреодолимому социальному расслоению. 

С другой стороны, биотехнологии способны продлить жизнь на столетия, наделить нас новыми органами восприятия, а тандем человека с искусственным интеллектом победит и человека, и машину. Один из главных мостиков, который свяжет реальный и цифровой мир  — интернет вещей. Первым настоящим искусственным интеллектом станет сеть, состоящая из миллиардов чипов. Любое устройство или человек, присоединившись к этой сети, сможет пользоваться ее интеллектом и одновременно обогащать его собственным умственным потенциалом и опытом. Подобный нейроинтерфейс среди прочих разрабатывает компания Илона Маска «Нейролинк». В перспективе человека ожидает физическое бессмертие благодаря клонам или в форме компьютерной программы.

Человек будет все время заново изобретать самого себя: технологии изменят само понятие «быть человеком», преобразятся фундаментальные структуры жизни, основным качеством человека станет изменчивость. Гендерная идентичность станет подвижной, компьютерный интерфейс и дополненная реальность одарит человека новыми ощущениями.

Возможно, появятся новые формы воплощения человеческой жизни, от киборгов до человека, реализованного в облаке данных.

Поиски идентичности сделаются намного более сложными и насущными, чем когда-либо в предшествующие эпохи. Да это уже и происходит, чем вызван высокий уровень стресса современной жизни. Мы наблюдаем повсеместные попытки «сохранить стабильность» и «старый мир»: в лучшем случае новейшие достижения проносится мимо стран и людей, которые не желают меняться, в худшем — возникает цивилизационный конфликт.

Различные мифы и нарративы, на которые человек привык опираться — национальные, культурные, религиозные — отпадают, и остается лишь индивидуальный, либеральный, постчеловеческий миф. Этот миф призывает бороться за свободу и творить, каждый раз заново решая вопрос о том, кого можно отнести к человеческому роду. Семиотик и философ Вадим Руднев, отвечая на вопрос о том, каждый ли представитель вида «гомо сапиенс» может быть назван человеком, а, следовательно, и судиться человеческой меркой, для решения проблемы приводит интерпретацию культового фильма Ридли Скотта «Бегущий по лезвию», которую дает философ Славой Жижек. В соответствии с Жижеком, не знание человека того, что он человек, а именно незнание этого факта, делает его человечней. Невозможность достоверно установить главным героем «Бегущего по лезвию», является ли он землянином или роботом-репликантом, заставляет его в любой ситуации поступать по-человечески. Логика проста: даже робот-репликант, поступающий по-человечески, обязательно станет человеком.

Но что же реально, если даже мое «Я» не вполне реально и не вполне мое, а обусловлено исторически? Мы способны познавать человеческое сознание с помощью науки; собственное же сознание — методом прямого наблюдения (например, медитации), и чужое сознание, приняв реальность переживания Другого, чем бы оно ни было вызвано. Связь с реальностью, проверка реальностью все же существуют, даже если все остальное — компьютерные алгоритмы, биохимические реакции в мозге и великие нарративы. 

Люди проводят половину жизни в соцсетях, конструируя свое «Я». Другие люди видят в этом подмену реальной жизни, не замечая, что и в реальной жизни они опираются на иллюзии и когнитивные искажения. Признание «Я» и «свободы воли» фикцией вернет нам свободу. Человек должен понять, что он — не связная история, также как и факт отсутствия абсолютных категорий свободы и смысла. С чем мы остаемся, когда мир лишает нас даже иллюзии собственного «Я»?

Реальным остается страдание другого человека и наше к нему сострадание. Удивительным образом древние религии, и духовные практики (буддизм, даосизм, эзотерические учения), и классический либерализм утверждают реальность чужого переживания. Даже если мы голограммы в матрице, страдание конкретного человека в этой матрице всегда безусловно реально. 

Так, совершив огромный круг — представив почти немыслимое и близкое будущее, где человек может утратить и биологический облик, и все привычные социальные статусы, и принять, как единственную данность постоянство перемен (по футурологу Жаку Фреско), мы подходим к точке, где некогда начинался первобытный человек. Эта точка – признание реальности другого, реальности сострадания. И это же точка, где зарождается понятие о достоинстве и правах человека. Хотя именно к этому понятию апеллируют противники перемен: дескать, человек генно-модифицированный, с искусственными органами, живущий на других планетах, не размножающийся больше половым, а итерационным способом, превратившийся в алгоритм внутри искусственного интеллекта — больше не человек, а его уникальное достоинство уничтожено.

На самом деле достоинство человека уничтожается лишь отказом признать человеческое достоинство другого и нежеланием поступать по-человечески. 

Эмпатия, то есть сострадание ко всему живому, обладает поразительной способностью расширяться, охватывая все новые и новые существа. Ныне существуют общества, защищающие права животных и даже права растений. (Фостер Уоллес в защиту омаров). Если появятся машины и алгоритмы, способные к страданию и человечности, сострадание распространится и на эти машины. 

Есть надежда, что развитие инфотехнологий и биотехнологий не лишит человека достоинства, но, возможно, достоинство человека распространится на существа, предметы и даже явления физического мира (Тимоти Лири много писал, например, о форме жизни внутри кремниевых структур и о том, что они могут поработить углеродную жизнь), которые ныне мы не признаем «реальными Другими».

Не стоит излишне увлекаться и апокалиптическими сценариями будущего. Каждый человек – даже ученый-футуролог – по отдельности почти не разбирается в том мире, в котором живет. И куда катится мир, не знает никто. Единственной реальностью в потоке перемен остается непреложность страдания и сострадания. Обсуждая глобальные проблемы, мы должны вернуться к первоосновам, всмотреться во взаимодействие нейронов и синапсов в собственной голове, а затем — в такую же работу нейронов и синапсов в голове другого человека и, возможно, … не человека. Постоянная сверка с этой малой внутренней реальности, которая всегда под рукой, способна спасти от мифов и привести к состраданию, взаимопониманию и сотрудничеству.

       Литература

  1. Ник Бостром. Искусственный интеллект, 2016
  2. Уильям Гибсон. Нейромант, 1984
  3. Уильям Гибсон. Периферийные устройства, 2014
  4. Митио Каку. Физика будущего, 2012 
  5. Кен Уилбер. Краткая история всего, 2015
  6. Жак Фреско. «И будет лишь один мир»,1997
  7. Михаил Эпштейн. «Робот – самый человечный человек», статья в «Новой газете», 2008

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *