Дина Рубина: «Это призыв природы прийти в себя»

04.09.2020
812

Гостья онлайн-цикла «Мир после пандемии» – писательница, наследующая традиции русского романа, киносценарист, когда-то самый молодой член Союза писателей СССР Дина Рубина слишком близко столкнулась с коронавирусом, чтобы быть беспечной.

Гостья онлайн-цикла «Мир после пандемии» – писательница, наследующая традиции русского романа, киносценарист, когда-то самый молодой член Союза писателей СССР Дина Рубина слишком близко столкнулась с коронавирусом, чтобы быть беспечной.

 Она считает, что человечество переживает мировую катастрофу и каждый должен стать ответственным за себя и близких. Во время самоизоляции начала писать новый роман «Одинокий пишущий человек» о том, как создаются книги, о перипетиях писательского мастерства, и надеется опубликовать его к международной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction/2020, которая пройдёт в декабре.

– Писателю, вероятно, необходимо уединение для работы, но всё же самоизоляция это нечто другое. Как вы её перенесли, не воспринимали как некоторую несвободу?

– Писатель – по определению человек закрытой жизни. Особенно прозаик. Особенно тот прозаик, который пишет огромные текстовые полотна. Здесь всё очень просто: сидишь на заднице и долго пишешь много букв, много-много слов и много страниц. Чудес здесь не бывает. Другое дело, если в молодости я могла отсидеть за работой двенадцать, четырнадцать, а иногда и шестнадцать часов, то сейчас значительно меньше. Это наше сидение дома – не светская жизнь. Прозаики редко бывает светскими людьми. Так что для меня это довольно привычно, для моего мужа тоже. Он – художник. Его мастерская находится в том же подъезде, он просто поднимался на лифте в свою мастерскую и работал. Ведь и Сервантес написал «Дон Кихота» в тюрьме. А самоизоляция – это все-таки не тюрьма. Но отсутствие как таковой возможности выйти, особенно во время сурового карантина, напрягало. Эта мысль всё равно сидела в голове. Можно было выйти на балкон, посмотреть на птичек, тем более во время их перелётов. Ощущение несвободы всё равно угнетало и влияло на настроение.

Мне повезло, в эти недели я начала новую книгу, неожиданную для себя. Неожиданную и странную, о которой думала много лет. И оказавшись в замкнутом пространстве (до известной степени: со своей собакой все-таки мы гуляли), я засела за работу. «Одинокий пишущий человек» – книга про то, как собственно пишутся книги; о неуклонном стремлении прозаика к ограждению себя в некоем пространстве. Это перекликалось с моим тогдашним образом жизни, малоприятным, конечно. Боишься же, в конце концов, не за себя, боишься за близких. У меня паническая боязнь за близких. Такой серьезный мучительный бэкграунд. О чём бы ты не писала, как бы комфортно не сидела за чашечкой кофе, глядя в экран своего компа, – тревога присутствует. И никуда от этого не деться. Думаю, это общемировое состояние на фоне общемирового потрясения.

Мне сейчас трудно представить, каких стран не коснулась пандемия. Я недавно говорила со своим другом – профессором Сорбонны, астрофизиком. Его пригласил прочитать лекцию в университет Тарту. И он собрался ехать. Я говорю: «Ричард, куда, зачем?». Во Франции – кошмарная ситуация, очень высокий уровень летальности. И мой друг считает, что Тарту – это тихое место, где практически нет случаев коронавируса. Я говорю: «Ричард, у них просто нет полной статистики!». В тех странах, где статистика абсолютно открыта, там всем понятно, что мир подвергается чудовищному нашествию абсолютно необъяснимого, не разгаданного до сих пор вируса.

– Вы заметили, это как-то повлияло на людей? Может, произошла переоценка ценностей?

– По-настоящему переоценкой ценностей мы займёмся тогда, когда минует этот кошмар. Люди изменились, конечно; изменились коды поведения. Во всяком случае у людей ответственных. У меня мама живет в специальной клинике; отправляясь к ней на свидание, я надеваю маску, перчатки. Я полностью экипирована для того, чтобы, ни в коем случае её не заразить. Когда встречаюсь с внуками – тоже очень берегусь. Это элементарная ответственность человека в возрасте. Ответственность – вот, что важно. Мы забыли хорошее слово – гражданин. Слишком часто его употребляли. Призываю вспомнить его не в связи с протокольной милицейской ассоциацией, а в изначальном смысле. Пушкин произносил и писал его в исконно высоком смысле. По-настоящему ответственный человек, то есть гражданин, никогда не попрется на футбольный матч или в театр, если чувствует себя плохо. Он понимает, что может принести болезнь, горе и даже смерть людям.

Вот эта гражданская ответственность сейчас проявляется во многом. Как и безалаберность. Особенно раздражает, когда люди заявляют: «Ну, это просто грипп!»

В том-то и дело, что это не грипп. Я читаю историческую книгу Элизабет Гилберт «Происхождение всех вещей», о людях, которые занимались ботаникой. Там вспоминается 1815 год, а что мы знаем о нём? Россия уже изгнала Наполеона. Что ещё? Можно покопаться в каких-то политических событиях. А между тем, в том году произошло извержение вулкана в Индонезии, в связи с чем буквально на всей территории Европы и огромной части мира небо заволокло чудовищным смогом. Люди не видели солнца целый год. Случились страшные неурожаи, бунты, болезни, эпидемии. В одной только Америке от голода умерло сто тысяч человек.

Человечество за свою историю переживало самые разные потрясения. Но даже очень мощные события – Первая мировая война, Вторая мировая война не затронули, скажем, Перу, множество стран. Это были колоссальные бедствия на территории России, Европы, но не на территории всего мира. А сейчас мы наблюдаем подлинную мировую катастрофу. Огромное число людей официально умерли от короны. И эти цифры сопоставимы с военными потерями.

Когда все это закончится, учёные, социологи, политики, пресса долго еще будут анализировать это событие, много и долго писать о нём. Появятся научные труды, публицистические и художественные. Мы должны будем осознать, что произошло с человечеством. В прежние времена человечество потрясали чудовищные эпидемии, когда на две трети населения вымирали города и страны. Но человечество – это птица Феникс, которая возрождается. Сегодня мы уже обязаны научиться чему-то, обязаны взять под строжайший контроль научные лаборатории в разных странах, где проводятся всевозможные бактериологические исследования. Мне кажется, они, как атомные электростанции, должны находится под суровым приглядом общественности.

– Вирус повлиял на социальную позицию людей. Они устали бояться и сидеть дома. То там, то здесь происходят «праздники непослушания». Некоторые с большим размахом: крушат памятники, грабят магазины.

– Дело не в том, что люди устали бояться. Мы говорим о мощных протестных явлениях. Мне однажды попалась интересная статья, в которой приводились неожиданные цифры подобных волнений в странах с разным возрастным составом населения. В тех обществах, где количество молодого населения сильно превышает количество людей зрелого возраста, то есть людей, кому есть чего терять, о ком заботиться, – именно там происходят подобные социальные взрывы. Молодые гормоны, молодая бешеная энергия рвется наружу с присущими ей оголтелостью и протестом против давления общества, государства. С понятной молодой агрессивностью. Обществу, в котором превалирует молодое население, абсолютно плевать на все эти «насморки». Они выходят на улицы под девизом: «Ну так ещё одна бабка помрёт, и что?»

Возьмите Израиль: он великолепно справился с первой волной пандемии, закрыли уже в больницах отделения короны, и считанные люди, как правило пожилого возраста, покинули этот мир. И как только прозвучал гонг «открыто», рестораны, пляжи, свадебные залы переполнились, радость жизни хлынула наружу. Молодёжь, которая с трудом высидела в клетке несколько недель, пустилась во все тяжкие. Я наблюдала, как эти молодые люди висли друг на друге, обнимались, целовались – открытая средиземноморская, испано-итальяно-израильская традиция. Более северные и менее темпераментные народы не торопятся тюкнуться мордой в другую морду, перенося свои бациллы. Вспоминаю одно видео, мы же с началом карантина, рассылаем их друг другу по WhatsApp; там мэр одного итальянского города буквально кричал: «Что вы забыли в этих парикмахерских? Зачем вам нужна эта прическа, хоронить вас будут в закрытом гробу!»

Нет, невозможно удержать людей в этих обществах: они живут на улицах, бурлят, желают общаться. Что значит: «люди устали»? Нет, они рвутся вовне, им всё время куда-то надо. У них, как говорила моя бабушка: «Огонь в заднице!» С этим ничего не поделаешь: южная компонента, молодые общества.

Однако уже сейчас обнаруживается вот что: люди, перенесшие корону и вроде бы выздоровевшие, чувствуют, понимают, что всё ещё не здоровы. У нас тут целые группы людей, которые переболели короной, продолжают посещать врачей. Открыты отделения помощи тем, кто пережил корону. Недавно слышала молодую женщину: она переболела короной, выздоровела. Прошло два месяца, а она всё еще задыхается, с трудом поднимается по лестнице, хотя рентген показывает чистые лёгкие. Мы не знаем, почему это происходит.

– COVID уравнял и бедных, и богатых, это ещё одно важное предупреждение мировому сообществу: перед этим странным вирусом бессильны все. Даже те, кто соблюдает все меры предосторожности.

– Вспомните, «Пир во время чумы» и другие литературные произведения, посвящённые чуме. Великий Тициан, дожив почти до 90 лет, умер от чумы, ухаживая за сыном. Его нашли в мастерской с кистью и палитрой в руках. Великий художник Тициан, очень состоятельный человек. Да, перед этой заразой мы все равны. Мы должны понять, что мы – довольно беззащитные существа, просто организмы. И даже если ты богат и знаменит, это ничего не меняет. Чуть не умер премьер Великобритании Борис Джонсон, лежал в реанимации. За него долго бились врачи. Возможно, это призыв природы, Бога, Вселенной – к нам: очнуться, понять, что есть жизнь во всей ее полноте и противоречиях, подумать о серьезных, глубоких вещах, о которых мы как-то подзабыли, особенно с появлением интернет-развлекух. А то, что мы не цари природы – это нам давно известно. Мы, при всех достижениях, бежим от извержения вулкана, бежим от какого-нибудь тайфуна по имени Виктория-Луиза, который сносит наши дома. Правда, тот вред, то зло, которое может причинить себе человечество, с природой вряд ли сравнится.

– Писатели – исследователи человеческих душ. Как вы считаете, кого сегодня можно назвать героями нашего времени?

– В Израиле, да и не только, есть такие команды – серьезные и закрытые – это спасатели. Мы очень быстро забываем, что случается в мире. В Таиланде три года назад группа школьников с учителем ушла в пещеры и потерялась там. Их вывели из затопленных пещер израильские спасатели, очень тренированные ребята, которые научены преодолевать огонь, воду и прочие стихии. Очень суровые люди. Дочь моего друга замужем за таким парнем. Когда я впервые его увидела на каком-то застолье, он мне показался веселым, шумным, даже легкомысленным. Я спросила друга: «Саш, а чем твой зять занимается?» Оказалось, зять – полковник. Я привыкла, что у нас молодые ребята часто в серьезных чинах, хотя одновременно могут быть архитекторами, литературоведами, музыкантами или актерами в театре. Но вот он – полковник. Для меня человек, который служит человечеству, неважно врач он или пожарный – человек, который способен принести пользу и совершить поступок – справедливый, мужественный и талантливый – это человек особенный. Вот о таких меня тянет писать.

Это не значит, что я немедленно засяду за роман об этих спасателях. Воображение писателя действует немного иначе, оно отложенного действия. Хотя бывает, что тебе сшибает башку, как у меня было с романом «Русская канарейка». Я приехала в Москву и Питер в связи с выходом «Синдрома Петрушки». Это трудное время: каждый день книжный магазин, куча людей, читатели, журналисты. Работаешь на всю катушку, и твоя правая рука отваливается после третьего книжного магазина, потому что выстраивается очередь, тебе подносят книги стопками, подписываешь и подписываешь, головы не поднимая, только спрашивая: «Татьяна? Аркадий? Константин?»

Часто люди дарят свои книжки. И вот некий человек подходит, подает мою книгу и говорит: «Подпишите: просто Роме». Я пишу: «Роме с пожеланиями удачи!». И он какую-то зелёную брошюру кладёт передо мной. «А это моя книжка, почитайте». Смотрю, какой-то зеленый кошмар. На брошюре написано: «Русская канарейка вчера, сегодня и завтра». Думаю, юмор такой. Внизу написано: «Издано при поддержке фонда поддержки Русской канарейки». Смешно, да? Открыла и это оказалась судьба – брошюра по выращиванию, спариванию и кормлению певчих кенарей, русской канарейки. Породе этой 350 лет. В XVIII веке певчий кенарь стоил дороже офицерской лошади. Я поняла, почуяла: это настоящая страсть! Принялась ходить по номеру, повторяя: «Русская канарейка, русская канарейка, русская канарейка». Вдруг перед моими глазами: обложка книги, на которой написано: «Русская канарейка». «Это название романа» – поняла я. И застыла: «Это кличка разведчика!». Так что, всё не просто так.

– Вы всех рассматриваете как объект литературного исследования? Вам в принципе интересны люди, или это уже такая профессиональная деформация?

– Меня интересует всё. В принципе, я человек очень любопытный – по профессии. Дома, будучи человеком закрытым и молчаливым (издержки производственного процесса), когда оказываюсь в какой-то компании, в самолете, в поезде, автобусе, принимаюсь извлекать из попутчиков самые разные сведения. Меня очень многое интересует. А уж если что, знаете, зацепит крючком душу, то невозможно не написать.

Литературный дар – это чудовищная нагрузка для мозга, для души. Это некая сущность, которая полностью владеет этим мозгом и душой. Мы отдыхаем с друзьями в Италии на берегу альпийского озера, все сидят в шезлонгах, любуются чем-то, болтают, и только один человек – Рубина Дина Ильинична, сидит с этим гвоздем в макушке и обдумывает: как лучше сказать: «невесомое альпийское озеро», или «зелёная гладь альпийского озера», или «зеркальная гладь альпийского озера»? Нет покоя, понимаете? Литературный дар управляет человеком, он занимает столько места в личности, что этот крен виден издалека каждому. Так что, деформация личности, конечно, имеется.

Вот я пришла в поликлинику, передо мной сидит тётка, говорит: «Ой, ну, что они вечно собирают очередь?». Я начинаю реплики ей подавать, и в какой-то момент слышу, что разговариваю тем же голосом, что и она. Это внутренний артистизм, я могу с любым акцентом разговаривать, это у меня непроизвольно получается. Даже не отдаю себе отчет, зачем мне нужно знать, сколько у человека детей, откуда он, что мама готовила. Пунктик такой, но пригождается.

– Что ещё питает вас как писателя, где черпаете вдохновение?

– У каждого писателя есть своя связка «воровских отмычек». Фомка. Во-первых, приметы собственного стиля, во-вторых, стилевые приемы, которые он использует, в-третьих, конечно, чутьё, которое в нужный момент может все эти приемы отключать. Когда чутьё говорит своему носителю: «Так, хватит. Начинаем заново с чистого листа. Он входит и…»

В той книге, которую я практически закончила, – «Одинокий пишущий человек», надеюсь, выйдет к ярмарке «Нон-фикшн» – я как раз разбираю все эти моменты. Когда работает писатель, это работает не один человек, а целая строительная бригада. Во-первых, подрядчик – тот, кто следит за тем, чтобы все исполняли свою работу. Во-вторых, вдохновенный художник, он говорит: «Вот, я сейчас такую любовную сцену накатаю на пятнадцать страниц!» А подрядчик ему: «Шалишь! Эти пятнадцать страниц мне здесь не нужны! Мы их во второй том, в финал переместим, и не пятнадцать, трех достаточно, давай-ка сокращай!». Художник сокращает. Ещё есть приемная комиссия: это, когда писатель сидит над романом и вдруг понимает, что надо все переделать. Писатель за работой – это очень сложная структура. Сложный организм.

– То, что происходит в обществе и вокруг, как-то влияет на вас, отнимает время от творчества? Не поэтому ли вы переехали в более тихое место?

– Долгие годы я на жизнь зарабатывала выступлениями. На большой гастроли у меня могло быть тридцать девять выступлений по Америке. Когда вы попадаете в новый город, вас кто-то принимает, как правило, семья организатора выступления. Вас привозят к себе домой, кормят, вечером концерт, а потом вы так или иначе сидите на кухне, это же все наши русскоязычные люди. И они долго рассказывают, что у них не так. Каждый недоволен правительством, медициной, образованием. Я выслушиваю, у меня тридцать девять городов, и тридцать девять раз я выслушиваю все заново, какие-то невероятные страдания, – в одной из самых благополучных стран – Америке. Или, например, я приезжаю в Европу, и там то же самое. Изнутри, когда вы живете в России, кажется, что более разодранного, наполненного конфликтами, проблемами, политическими и человеческими драмами общества нет, но это заблуждение, уверяю вас. Совсем недавно была во Франции. И мои тамошние друзья сидели и рассказывали, сколько у них проблем.

Писатель – это человек, который живет внутри собственного воображения. Он, конечно, высовывает нос, как я рассказывала: там поговорит, здесь подберет типаж или деталь, посмотрит ленту новостей – это обязательно. Я живу в такой стране, где жизнь диктует лента новостей. Надо посмотреть, что в России, что у друзей, меня все интересует, а потом, шалишь, садись в свой батискаф и опускайся на дно своей работы. И с этого дна ты выстраиваешь эти лестницы и стены, ты поднимаешься, ты работаешь восемь-десять часов без дураков.

– Чья писательская кухня вам была бы интересна?

– Я научилась читать в три годика, папа научил. Он сказал, что не может быть так, чтобы человек дожил до трёх лет и не знал буквы. Он меня научил читать, писать, и я с этого времени пишу. Проглотила в подростковом возрасте огромное, какое-то несусветное количество книг. И в разное время мне, конечно, были интересны разные писатели. Писатель в принципе, говорю это как рабочий человек, работает одинаково. Это процесс накопления материала, процесс структурирования, процесс создания каких-то сцен и набросков, а дальше переделки, переделки, переделки. Конечно, хотела бы заглянуть в творческую лабораторию, хотела бы сказать Льва Николаевича Толстого, но скажу – Софьи Андреевны Толстой. Столько, сколько эта женщина переписала страниц своего гениального мужа! Вы знаете, что она писала очень интересную прозу до замужества? Написала очень интересную повесть, которую Толстой хвалил. А вы знаете, что Толстой сделал ей предложение с условием, что она перестанет писать? Перечитайте письма Софьи Андреевны – это очень литературно талантливые тексты.

Что касается горячо любимого мною Антона Павловича Чехова, то знаю, как он писал, потому что с детства знала наизусть его письма. А в остальном это работа как работа. В ней случаются чудеса и неожиданные вещи. Но это уже предмет моей книжки, я в ней как раз про это написала: о том, что происходит с писателем во время работы.

– Вы ещё открываете в людях что-то новое для себя?

– Каждый человек – это всегда новое. Мои внуки, я их обожаю. Внучка и внук – любимые люди. Причём, внучка ужасно на меня похожа. Не только внешне, она такая же прохиндейка. В детстве я была лгунья, прохиндейка, мошенница, абсолютно чудовищный ребёнок, вся семья очень страдала. И наблюдаю за ней, она сейчас в школе уже учится, и так же как я ни черта не делает, ничего не готовит.

Однажды мы с собакой гуляли и пришли к её детскому садику. Двенадцать дня. Их выводят гулять, всю группу. Погода здесь хорошая. Сквозной забор, прутья, мы подходим с Шерлоком. Все бросились к нам: «О, собака!». И Шайли моя говорит: «Это мой Шерлок!». Я говорю: «Увидимся вечером». Повернулась и пошла. Слышу разговор. Её спрашивают: «Это твоя собака?». Она говорит: «Да, моя». «А кто с ней гуляет?». «Это, – говорит – наша домработница». Я оторопела, остановилась, но пошла дальше, не оборачиваясь. Дочери рассказала, чтобы посмеяться. Она вразнос: «Негодяйка, паразитка, пусть только домой явится, я ей устрою домработницу!». Я говорю: «Оставь её в покое, может, она будет писателем». Это удивительно: у меня внучка и внук, и они абсолютно разные люди. Это так интересно, так неожиданно. Человек – всегда неожиданность.

Как только писатель начинает думать, что ему все известно о человеческой природе, этому писателю пора прекратить писать книги.

– Вы уехали из России накануне больших перемен. Израиль больше напоминал ваше ташкентское детство? Или вам хотелось более понятной и стабильной жизни?

– Я действительно южный человек. Выросла в ташкентском дворе, где действует неизменно презумпция дружелюбия. В 1984 году переехала в Москву к мужу. Как любому провинциалу, мне хотелось в Москву. Я приезжала в Москву на премьеру своей пьесы в московском ТЮЗе. Или в редакцию журнала «Юность», где меня печатали. Когда же переехала в Москву жить, оказалось, что это не мой город. Ни климатически, ни эмоционально. Не то состояние света, знаете. Я очень люблю Питер, но он ещё менее мой город. Видимо, в детстве, когда ты бегаешь девять месяцев в году босиком в трусах по всем дворам в округе, в тебя вливается такое количество солнца, без которого ты уже не можешь жить. Но я всё-таки в Москве жила, там родилась моя дочь и, в общем, мы там были счастливы. До тех пор, пока не началось угасание света, причём угасание света не в буквальном климатическом смысле, а в смысле человеческом.

Это были очень тяжелые годы, и дело не в колбасе, понимаете? Я была членом Союза писателей, мой муж был членом Союза художников. Мы получали продуктовые заказы – это о колбасе. Дело было не в этом, а в ненависти, которая начала пронизывать нашу жизнь. Мы ещё как назло жили в Тушинском районе. Там выходила мерзейшая, антисемитская газетенка «Пульс Тушина». Ею даже обклеивали остановки. Приезжаешь на остановку, выходишь, а там тебя ждёт интереснейшая новость про тебя и твой народ. Я поняла, что мне оскорбительно здесь оставаться. Не хочу, чтобы мои дети жили в этом месиве ненависти. И я уехала, а когда вернулась в Россию в 2000 году, всё очень сильно поменялось. Три года я работала в России, у меня самые приятные воспоминания. Это было гораздо более свободное общество, гораздо более комфортное в человеческом отношении. Мне там понравилось. Разъезжала по всей России, это была часть моей работы, я возглавляла Отдел общественных и культурных связей, выступала перед людьми. Где бы не оказалась, Серпухов или Брянск, это были совершенно советские города, по какому-то упадку, по обшарпанности домов, но люди уже иначе жили – эмоционально. Они хотели общаться, в них уже не было ненависти.

– Что вам нужно для счастливой жизни, без чего трудно обойтись?

– Мне нужно, чтобы все были здоровы. Мне жизненно необходимо здоровье близких. Лев Толстой говорил: «Я не могу писать, когда у меня болит живот!». Вот и я не могу работать спокойно, когда у меня кто-то заболел. Не говорю даже о себе; когда заболеваю я, то всё равно сижу и потихоньку тюкаю по клавишам. Но мне нужно, чтобы все мои были здоровы. Это очень важное условие.

Я очень вещный человек. Дева по гороскопу, моя стихия – земля, мне важна атмосфера, которую дарят старые намоленные места, старые милые вещи. Вот у меня часы антикварные, я их купила на блошином рынке за десять долларов. Нашла мастера, чтобы он часы исправил, и чтобы они заговорили. Лампа мне нужна красивая, чашечка кофе. Я человек удобного и привычного обихода, должна жить в налаженном пространстве. Лев Николаевич Толстой говорил, и я с ним полностью согласна: «У меня не всё есть, что я люблю, но я люблю всё, что у меня есть».

– Какой девиз или правило помогает вам жить?

– Я теряюсь, когда случается что-то плохое. Потрясающим бойцом всегда была моя мама. Она окончила школу 22 июня 1941 года. У них ещё не закончился выпускной вечер, когда началась война. Она понимала, что надо эвакуироваться, не теряя времени. Будучи семнадцатилетней девчонкой, где-то раздобыла телегу с лошадьми, сама погрузила своих вполне ещё не старых родителей и повезла. Её девиз в жизни: «Прорвёмся!». Она заслуженный учитель, сорок три года стажа, преподаватель истории. Замечательно знала историю России. Я выросла в этом. Для меня Павел I, Петр I, Екатерина II, князь Потёмкин-Таврический были членами семьи. Когда мне исполнилось 14 лет, мама погрузила нас с сестрой на поезд, и повезла из Ташкента в Сибирь, на Байкал, в Иркутск. Потому что могилы декабристов, их вещи и дома, и память, которая сохраняется о них, надо было лично увидеть. Вот это мамино «прорвёмся!» оно меня строит. В остальном, я просто делаю то, что нужно сделать сегодня. Делай, что должно, а там посмотрим.

Здоровья вам, берегите себя!Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube

Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты размышляют над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.

Одна мысль про “Дина Рубина: «Это призыв природы прийти в себя»”

  1. Один из очень великих людей своего времени, Архимед, заявил: “Дайте мне точку опоры и я переверну весь мир”. Все ваши материалы, на мой взгляд, имеют важность ради современных людей нисколько не меньше, чем вышеперечисленный “рычаг” сего знаменитого философа.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *