В издательстве «Новый хронограф» опубликована книга «История одной семьи», куда вошли воспоминания и письма людей, связанных кровными узами и общей революционной деятельностью в партии эсеров. Одни из них погибли за свои идеалы, другие сохранили им верность до конца жизни. Об их воспоминаниях и той полной тревог и лишений жизни, которую они для себя избрали, читайте в материале Доната Ермолаева.
История одной семьи: (воспоминания, документы, материалы). М.: Новый хронограф, 2023. Публикация В. А. Соломонова и Е. Е. Федорова, вступительная статья Я. В. Леонтьева, редакция и комментарии В. А. Соломонова.
В 1990 году в Москве умерла Ольга Петровна Тарасова (урожденная Красильникова). Было ей 107 лет, и впервые она попала под арест в 1902 году — за участие в деятельности пензенской типографии Партии социалистов-революционеров.
Муж Ольги Петровны, Борис Фавстович Тарасов, тоже эсер, с которым она познакомилась как раз во время работы в пензенской подпольной типографии, был расстрелян в 1937 году. Их старшая дочь Екатерина Борисовна Тарасова включилась в подпольную работу эсеровской молодежи в 1920-х годах, многократно подвергалась аресту (как и ее родители) и умерла в 1997 году, когда ей был 91 год.
Младшая дочь Бориса и Ольги Тарасовых, Вера, в отличие от родителей и старшей сестры, в политической борьбе не участвовала, в Советском Союзе занималась наукой и скончалась в 2009 году в возрасте 97 лет.
Двоюродный брат Ольги Тарасовой Борис Никитенко, бывший офицер морского флота, был повешен 23 августа 1907 года по обвинению в подготовке покушения на царя. Дело было очень известным, «подготовка покушения» в реальности сводилась к сбору предварительной информации о распорядках в царском дворце, причем казак царского конвоя Ратимов — основной поставщик информации — изначально был провокатором, а другое немаловажное лицо в этой истории, инициатор контактов с Ратимовым Наумов, являлся, по утверждению Бориса Тарасова, Хлестаковым от революции и на следствии рассказал все, что знал. Однако на суде Наумов отказался от своих показаний, в итоге сгубил других и не спас себя. Наумова повесили вместе с Никитенко и еще одним участником сбора информации, Синявским.
Партия социалистов-революционеров открестилась от подсудимых и заявила, что Никитенко и его товарищи действовали без ее ведома, по собственной инициативе. Никитенко, как человек военный и дисциплинированный, на суде отстаивал эту версию. Синявский же решил, что если партия отреклась от него, то и он может отречься от нее, и заявил суду, что является беспартийным революционером, не имеющим отношения к ПСР.
Бориса и Ольгу Тарасовых тоже судили в ходе этого процесса, но поскольку к попытке Никитенко отношения они не имели, хотя его самого, конечно же, близко знали, то Борис Тарасов был оправдан, а Ольга Тарасова приговорена к ссылке на поселение, откуда вскоре сбежала.
![](http://novznania.ru/w/wp-content/uploads/2023/06/эсеры1-512x340.png)
Другой двоюродный брат Ольги Тарасовой, Сергей Никонов, намного старше нее, был хорошо знаком с Александром Ульяновым и его товарищами, готовившими покушение на Александра III. Сергея Никонова арестовали в январе 1887 года по малозначительному (сравнительно с подготовкой цареубийства!) обвинению, раскапывать его связи с попыткой «второго 1-го марта» не стали, и получил он тогда ссылку в Сибирь.
Затем Сергей Никонов стал врачом — и остался революционером. Во время революции 1905 года он возглавлял севастопольских эсеров, а уже в Советском Союзе написал объемные мемуары, которые впервые были опубликованы в трех томах лишь в 2018 году (С. А. Никонов. Мои воспоминания. М., 2018).
Репрессий в СССР Сергей Андреевич Никонов избежал и умер от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году.
Еще один двоюродный брат Ольги Тарасовой, Михаил Шишмарев, в молодости тоже был эсером, вместе со своим двоюродным братом и лучшим другом Борисом Никитенко в 1906 году организовал побег Бориса Савинкова из Севастопольской тюрьмы, затем отошел от революционной деятельности, стал крупным авиаинженером и авиаконструктором и умер в Советском Союзе в 1962 году в возрасте 79 лет.
Такая вот семья. Эсеры среднего звена — не вожди партии общенационального масштаба, но и не рядовые партийцы.
В разное время и Борис (больше всего — он), и Ольга, и Екатерина Тарасовы писали воспоминания. Эти воспоминания касались отдельных эпизодов из их жизни, предназначались для разной аудитории и создавались с разными целями.
Воспоминания Бориса Фавстовича Тарасова о процессе над «цареубийцами» в 1907 г. были написаны в конце того же года, по горячим следам. Над своими воспоминаниями о детстве и молодости он работал в 1920-е годы по просьбе своей младшей дочери Веры, они сохранились в форме писем к ней. Воспоминания о пензенской типографии ПСР 1902 г. были предназначены для публикации в журнале «Каторга и ссылка» — и писались Борисом Тарасовым на Соловках, куда он попал с должности министра земледелия в многопартийном правительстве Дальневосточной республики после того, как большевикам дальневосточная многопартийность стала больше не нужна.
Ольга Петровна Тарасова занялась воспоминаниями уже в конце жизни, в 1980-х годах, по просьбе родственников.
В 2023 г. все эти воспоминания семьи Тарасовых были собраны и опубликованы одной книгой — с предисловием Я. В. Леонтьева и с комментариями — издательством «Новый хронограф».
Книга дает возможность лучше понять внутренний мир тех, кто 125 лет назад шел в революцию, — и, на наш взгляд, в этом ее наибольшее значение, хотя специалисты по истории революционного движения в России найдут в воспоминаниях Тарасовых немало частностей и деталей, уточняющих те или иные эпизоды из истории ПСР. Для неспециалистов же важнее дух эпохи.
Вот, например, обширные воспоминания Бориса Тарасова о его детстве и юности, о пути в революцию. Если Ольга Петровна Тарасова и вся ее родня были из дворянской среды, то Борис Тарасов происходил из поповского рода, хотя его отец уже не пошел в попы, а стал преподавателем латыни и древнегреческого в семинарии.
Было это в Красноярске — глухом и провинциальном тогда городе. Семья Фавста Тарасова не нищенствовала, но совершенно не роскошествовала. Физиологические потребности организмов были удовлетворены, с удовлетворением потребностей мыслящих личностей все было плохо.
Борис Тарасов родился в 1872 году. Его детство приходится на эпоху глухой реакции 1880-х годов, причем в провинции тягость реакции чувствовалась особенно давяще. Мир, описанный Чеховым. Не мрачный мрак, а серость и безнадега.
Затем — переезд в Петербург, учеба, поиски связей с революционным подпольем (что, как видно по воспоминаниям Б. Ф. Тарасова, было не самым легким делом, особенно в условиях, когда старое революционное подполье разбито, а новое представляет совокупность изолированных кружков), работа в провинции и, наконец, когда связи с подпольем были налажены, революционная деятельность, обретение смысла жизни.
![](http://novznania.ru/w/wp-content/uploads/2023/06/эсеры2-512x342.png)
Заканчивает Б. Ф. Тарасов свои воспоминания о детстве и молодости, написанные, напомним, для младшей дочери, сопоставляя свои собственные ощущения с рассказами и статьями Леонида Андреева о той же эпохе и той же среде:
«Так вот, если тебе доведется прочесть эти статьи, например, статью „О российском интеллигенте“, то у тебя может даже явиться мысль, не позаимствовал ли я чего-нибудь в изображении той среды, в которой я вращался. Только этого не было. Все уже было написано до того, как я прочел упомянутые выше наброски. Особенно хорошо там изображено, как интеллигент рос в окружении вечных „должен“, „этого нельзя“, предписываемых ему с самых пеленок, начиная от высоких требований морали и кончая неписаным воспрещением ходить по улице с непокрытой головой и т. д. Мучительное безволье и незнанье, куда себя приткнуть. Вечное нытье: зачем жить?
Я почувствовал душевное и нравственное оздоровление, только когда попал в Петропавловскую крепость: это была настоящая борьба за что-то реальное, настоящие страдания, настоящий враг. Особенно серенькой и ничтожной представлялась жизнь, проведенная до вступления на революционный путь, и, быть может, именно здесь, в застенке, я почувствовал себя человеком как никогда раньше».
Революционный социализм давал смысл жизни, а что за этот смысл жизни плата будет высокой, так в этом никто не сомневался.
В других своих воспоминаниях, о пензенской типографии, Борис Тарасов напишет, как познакомился со своей будущей женой, Олей Красильниковой, молоденькой эсеркой, посланной работать в типографию:
«…Несколько позднее появилась молоденькая, лет восемнадцати, девушка — Оля Красильникова, приехавшая сюда с юга тоже по вызову. Вид у нее был нарядный: в летнем костюме, в шляпке с вуалькой, с манерами, свидетельствовавшими о воспитании в культурной среде. Видно было, что она очень стеснялась незнакомых людей; чувствовалось, что это новичок, не вкусивший еще нелегальной жизни, в первый раз опустившийся в подполье и еще принесший с собой отзвуки жизни там, наверху, но жаждущий этой неведомой, трудной, таинственной и полной моральной красоты жизни.
Нас познакомили: мне сказали, что это кандидатка в типографию, а ей — что это тот самый Борис, о котором ей говорили. Уже предварительно я был ознакомлен с ее биографией. Год или два назад она кончила курс в институте Ольденбурга в Петербурге; после этого уехала за границу, познакомилась там с русской революционно настроенной колонией, даже работала в одной эмигрантской типографии, чтобы научиться набору и подготовиться к работе в России. Она была родственницей одного старого известного народовольца. Отзывы о ней были хорошие. На нее указали, как на лицо, ищущее революционной работы; когда ей было сделано предложение ехать в нашу типографию, она за него ухватилась и немедленно отправилась в Саратов для окончательных переговоров.
Решение брать или не брать эту кандидатку было предоставлено всецело моему усмотрению как человека, несшего на себе, так сказать, охрану типографии от внешних опасностей и заинтересованного в подборе подходящих с этой точки зрения персонажей. Сам я тоже уже начал смотреть на себя как на человека, немножко обстрелянного в подпольных делах и уже имеющего право критическим оком осматривать новичка, желающего вступить в общение с нами и изъявляющего готовность разделить нашу участь. Жалко было мне ломать, подвергать опасностям эту молодую, еще не развернувшуюся жизнь. Такой неопытной и хрупкой казалась мне эта девушка. Выдержит ли она предстоящие испытания?.. Но девушка оказалась неустрашимой и заявила, что она на все готова. Она горела желанием отдать все свои силы революции, и это желание надо было удовлетворить. Я заявил товарищам, что принимаю кандидатку».
Ольга Красильникова была младше будущего мужа на 11 лет и происходила из дворянской, хотя не самой богатой семьи. Добрая дворянская девушка помогала крестьянам во время голода и тогда же поняла, что такая помощь — всего лишь полумера, что необходима радикальная смена общественного строя.
Потом была жизнь в Женеве, приобщение к миру революции, работа в типографии — чтобы научиться типографскому делу, — возвращение в Россию, недолго продолжавшаяся работа в пензенской типографии и арест. Начало жизни, которая продлится до 1990 года.
«Арест, тюрьма для меня не были неожиданностью; идя на работу в типографию, я была к этому готова, не ожидала только, что сразу попаду в Петропавловскую крепость. Мне было обидно, что так скоро попала в тюрьму, мало сделала. Тогда не приходило в голову, что типографию кто-то выдал. Теперь я думаю, что это дела Азефа, ведь она была прикреплена к Боевой организации, в которой он был главным. Его разоблачили лишь в 1908 году. Знаменательно, что арестовали нас петербургские жандармы, приехав за этим в Пензу.
Держалась я бодро и смело, т. к. была подготовлена к тому, чтобы на допросах отказываться отвечать, чтобы нечаянно не подвести товарищей и не повредить делу. Подавленности не чувствовала, наоборот, был какой-то подъем духа. Первые дни даже не чувствовала одиночества, погруженная в свои мысли и думая об ожидаемых допросах…
На следующий день разговор начали так: „Здравствуй, дорогая“. Это обращение меня радостно взволновало. Я почувствовала себя принятой в среду революционеров, перед которыми преклонялась…
На другой день с прогулки меня отвели не в мою камеру, а в другой коридор и другую камеру. Здесь я просидела до конца моего заключения, т. е. 9 месяцев. Изоляция была полная. На стук никто не отвечал. Под конец моего сидения у меня началась слуховая галлюцинация, но об этом потом. Одиночество было тяжелым, но иногда оно переставало тяготить. Переживались минуты большого счастья. В длинные летние и зимние вечера, когда вся камера погружалась во мрак и только горящая на столе свеча бросала свет на столик у кровати, я любила ходить из угла в угол по протоптанной теми, кто сидел до меня, дорожке в полу и мечтать о том далеком будущем, т. е. о социализме, когда люди, избавленные от нужды, заживут полной творческой жизнью. Воображала, какие отношения создадутся между людьми. Счастлива была, что „От ликующих, праздно болтающих“ ушла „в стан погибающих за великое дело любви“».
![](http://novznania.ru/w/wp-content/uploads/2023/06/эсеры3-512x342.png)
За это счастье она заплатит арестами, тюрьмами и ссылками — в царские времена и ссылками и лагерем во времена советские.
Ее двоюродный брат Борис Никитенко заплатит жизнью и тем, что от него отречется родная партия — из ее, партии, политических расчетов.
В сборник включены письма Никитенко из тюрьмы в ожидании суда и казни любимой тете, Марии Шишмаревой, и его же письма, написанные уже после вынесения приговора, все той же тете, ее сыну, а своему двоюродному брату и другу Михаилу Шишмареву, и любимой девушке.
Человек перед лицом вечности. Революционер, пишущий близким людям перед неизбежной гибелью.
Тетю, которая не отреклась от него, в отличие от его родителей, Борис Никитенко очень любил и сильно переживал, что, не желая того, навлек на нее и ее семью всякие беды. В письмах к ней — заверения в том, что у него все хорошо, и иногда великолепный висельный (в прямом смысле) юмор. Пришлите мне, если не трудно, самоучитель английского языка, а то не смогу с Байроном на том свете разговаривать.
А в письмах уже в канун казни — совершенно другой тон, более соответствующий ситуации:
«…Целина, ты знаешь, кем ты была для меня. Мне особенно отрадно теперь, оглядываясь назад на конченную жизнь, вспоминать те моменты, кот<орые> связаны с тобой, с твоим именем. Спасибо тебе. Ты будешь жить долго и счастливо, живи только не так, как подсказывает чувство, а так, как велит разум. Ты можешь так жить, только захоти.
Обо мне не жалей. Я умираю с такой же верой в свое дело, с какой принимался за него.
Прощай, родная. Крепко-крепко тебя целую. Помни слова Иисуса: „Заповедь нову даю вам“ и т. д. На память обо мне возьми все мои книги. Мама знает. Будь счастлива. Прощай.
Б<орис>».
«…Миша, брат. Ты не помянешь меня лихом, я знаю. Много хочется тебе сказать, много пожелать, но мы с тобой всегда друг друга понимали с полуслова, и ты знаешь, как я относился к тебе. Лучших друзей у меня не было.
Прощай, мой родной. Я знаю, ты и сожалеть обо мне не будешь. Я готов умереть во имя своего дела, хоть по закону смерти и не заслужил. Прощай. Помни меня. Крепко тебя целую. Будь счастлив.
Б<орис>».
———————————-
«…Т<етка> Маша, родная! Конечно, юридически я ни в чем не виноват перед тобой и никакого сознательного зла тебе не сделал. Но, занимаясь темными делами, я должен был предвидеть, что для мерзавцев из департамента полиции достаточно будет того, что я ходил к вам. Это вина мне — и если я и спокоен, то только потому, что смерть искупает все и мертвые сраму не имут. Обо мне не тревожься. Я готов умереть и умру совершенно спокойно, зная, что смерть моя принесет пользу моему делу. Спасибо тебе, родная, за все. Я не заслуживал часто твоей любви и тем больше спасибо тебе за нее. Прилагаемые две записки сохрани как хочешь, но передай Мише и Целине, когда они выйдут на волю.
Прощай. Не жалей обо мне. Я счастлив и спокоен.
Б<орис>».
Было ему 23 года…
Борис Никитенко погиб в 1907 г. и не знал, не мог знать, что будет после 1917 года. Другие авторы и герои книги это знали.
В качестве приложения в книгу включена запись об Ольге Тарасовой ее старой знакомой со времен лагерей, актрисы и театроведа Тамары Петкевич (1920—2017):
«За следование своим идеалам, за стремление перейти от „ликующих, праздно болтающих… в стан погибающих за великое дело любви“ Ольга Петровна заплатила годами тюрем и лагерей и при том государственном строе, ПРОТИВ которого „шла на бой“, и при том, ЗА который сидела в Петропавловской крепости, во имя которого ушла на подпольную работу. Неволя. Бесконечные ссылки. Гибель мужа…
Когда-то юная девушка из семьи русского адвоката захотела последовать за чувством любви ко всему человечеству и совершила это. Теперь в свои сто лет она сидела в тесноватой московской квартирке, окруженная родными и близкими друзьями из трех последующих поколений. Поднимая бокалы, спрашивали, допытывались: „Подскажите, что мы можем, что должны для Вас сделать, чтобы не нести в своем сердце бремя мучительного долга перед Вами за все, что Вы перенесли !!!???“…
Я смотрела на дорогого друга и думала о том, что на свой лад она все-таки послужила делу любви. Да! Послужила! Для многих нас она стала и символом, и живым примером одухотворенности. Насколько беднее была бы и моя жизнь, не встреть я ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА, как Ольга Петровна!
Я понимала, что присутствую при чем-то непомерно содержательном и значительном: Век человеческой жизни! Загадки! Секреты! Ребусы! Я тщилась хоть что-то понять. Социальные? Политические заключения, аргументы? Нет! Они тут не годились, не подходили, не исчерпывали такую жизнь. Общий ее смысл? Идея?
Феномен, думаю, заключался в том, что и одно и другое Ольга Петровна понимала, ощущала как ДОБРО! И только как ДОБРО! В него — верила! Ничто корыстное или злое не покусилось на ее сердце, не подточило его…».
На самом деле строй, сажавший Ольгу Тарасову и таких, как она, в тюрьмы и лагеря, был не тем строем, за который она и такие, как она, шли в тюрьмы, ссылки, на каторгу и на виселицу. Тем не менее он оказался объективным результатом борьбы разнонаправленных сил, в числе которых были и эти люди.
И понимание этого не могло не приходить в голову, не могло не вести к мрачным раздумьям, вроде отразившегося в дневнике Екатерины Тарасовой вопроса:
«Хочется понять и объяснить, почему наше время осталось за бортом жизни? Ведь было так много веры в себя и своих друзей. Было столько сил и желания приложить свои руки к общему делу. И ведь таких, как я, было много. Кто виноват в том, что жизнь наша пошла не по тому руслу, и прожили мы, как пустоцветы, не дав радости людям и не чувствуя удовлетворения от прожитой жизни. Мы не щадили себя и отдавали все свои силы, а когда было нужно — и жизни тому, что считали справедливым и верным. Кому же предъявить счет за все наши такие жизни и судьбы?»
В итоге наступило всеобщее разочарование. Революция, как правильно сказал Ленин, — это праздник угнетенных и эксплуатируемых, а за хорошим праздником обычно следует похмелье.
Итогом этого всеобщего разочарования и постпраздничного похмелья стал современный мир.
Мир без социализма. Мир без просвещения и по большому счету без христианства (не считать же им обрядоверие и идолопоклонничество). Мир без Бориса Никитенко и Оли Красильниковой. Мир циничных продажных олигархов и циничных и невменяемых царьков и тиранов. Мир межнациональных войн. Мир обезумевших циников, хватающихся, как утопающий за соломинку, за «традиционные ценности». Мир, отказавшийся от будущего и проваливающийся в дремучее прошлое…
А это означает, в том числе, что должно прийти похмелье и на похмелье…
В числе недостатков книги можно указать на небрежное составление комментариев. Один из лидеров левых эсеров Борис Камков не сближался с большевиками; издававшаяся старым эсером Аргуновым в эмиграции «Крестьянская Россия» была контрреволюционным изданием с точки зрения большевиков, но явно не с точки зрения самого Аргунова; наконец, 9 января 1905 года в Петербурге произошел не просто «разгон», а самый настоящий расстрел демонстрации.
ИСТОЧНИК: Горький https://gorky.media/reviews/ya-umirayu-s-takoj-zhe-veroj-v-svoe-delo-s-kakoj-prinimalsya-za-nego/