С середины 1970-х и особенно в течение десяти лет после крушения коммунистического режима в 1989–91 годах мир наблюдал значительный рост числа демократий. В последнее время, однако, эта тенденция замедлилась. Согласно данным ежегодного исследования Freedom in the World, которое проводит Freedom House, последние семь лет (2006–2012) характеризовались скорее отступлениями демократии, чем ее победами.

Свенд-Эрик Скаанинг,  Йорген Мёллер

Этот семилетний спад вдохнул новую жизнь в два тесно взаимосвязанных спора о «третьей волне» демократизации [1]. Каждый из этих споров, в свою очередь, относится к более широкой тенденции в демократических исследованиях – тенденции, которую Томас Каротерс назвал переходом от демократического оптимизма к демократическому пессимизму [2].

Первый спор ведется вокруг вероятности движения вспять: потенциальная возможность обратной волны впервые привлекла к себе внимание в середине 1990-х, когда ученые выявили ряд угроз процессу дальнейшей демократизации [3]. Негативные тенденции недавнего времени вновь разожгли эти споры [4]. К факторам, которые, как считается, способствуют обратной волне, относятся глобальный финансовый кризис, начавшийся в 2008 году, войны в Ираке и Афганистане, экономический успех авторитарного Китая и общее разочарование результатами режимов в странах новой демократии. Второй спор относится к расширению «серой зоны» между демократией и автократией. Ученые отметили, что во многих случаях страны «молодой демократии» вместо того, чтобы установить истинное народовластие, производили лишь «гибридные режимы», характеризующиеся смесью автократических и демократических черт. Поэтому нам не следует ожидать слишком больших демократических дивидендов от политических изменений, которые охватили весь мир после окончания «холодной войны». Большинство стран, где смена режима произошла во время третьей волны – так гласят аргументы – осталось в неком «ограниченном подтипе» демократии, например нелиберальной демократии, или превратилось в некоторую версию электоральной автократии.

В статье мы воспользуемся типологией, недавно представленной нами на страницах данного издания [Journal of Democracy], чтобы переосмыслить эти споры, посмотрев на тенденции политических режимов в мире между 1972-м и 2012 годом [5]. Наша типология различает четыре типа демократии:

– минималистскую демократию,
– электоральную демократию,
– полиархию
– и либеральную демократию.

Для минималистской демократии достаточно того, чтобы политическая борьба за лидерство происходила только посредством регулярных выборов без предопределенных результатов. Электоральная демократия идет дальше и требует более высокого уровня электоральной чистоты. Понятие «полиархия» добавляет к этому уважение свободы слова и собраний. А либеральная демократия включает власть закона, понимаемую как равенство по закону и перед законом [6].

Что касается автократических режимов, мы разделяем закрытые автократии и электоральные автократии. Последние имеют многопартийные выборы, но они недостаточно конкурентны, чтобы режим мог считаться демократическим [7]. Категория электоральной автократии (которую мы также называем многопартийной автократией), таким образом, также служит еще и тому, чтобы выделить характерные черты минималистской демократии. Хотя в обоих режимах присутствует многопартийность и выборы, между ними есть очень важное отличие: в электоральных автократиях нет сомнений в том, кто победит на выборах, в то время как в минималистских демократиях в результате выборов может победить оппозиция. Здесь мы обращаемся к тому, что можно было бы назвать «лезвием Шумпетера», – «получает ли человек возможность принимать решения в результате конкурентной борьбы за голос народа» [8] – для того чтобы уловить «тончайший» значимый признак демократии и отличить ее от электоральных автократий, которые формально также имеют парламент, выборы и несколько партий.

Однако представление в новом свете развития политических режимов во время третьей волны требует большего, чем просто проведение различий между разными видами демократии и автократии; мы также обязаны определить, повторяются ли мировые тенденции на региональном уровне. Есть причины полагать, что региональные модели смены режимов отличаются друг от друга вследствие таких факторов, как внутрирегиональное рассеивание. Для лучшего понимания этого мы вначале представим обзор мировых тенденций, а затем, используя вариант регионального деления мира, предлагаемый Freedom House, проведем переосмысление событий в регионах Южной и Северной Америки и Азиатско-Тихоокеанском регионе; в Восточной Европе (термин, который мы используем вместо Центральной и Восточной Европы / бывших стран СССР, предлагаемого Freedom House) и Центральной Африке; и на Ближнем Востоке и в Северной Африке [9].

Смысл такого двойного разделения отражен в недавней дискуссии Лэрри Даймонда на тему потенциальной «волны» демократизации. Согласно Даймонду, Восточная Азия – регион, который с наибольшей долей вероятности станет ареной «нового подъема к мировым демократическим перспективам» как в плане числа демократий, так и в плане их качества. Восточная Азия, – пишет Даймонд, – «имеет более благоприятные позиции для увеличения числа либеральных и жизнеспособных демократий», чем Ближний Восток [10]. Мы, разумеется, можем делать такие выводы об актуальных моделях развития режимов, только одновременно спускаясь на региональный уровень и разделяя минималистские и максималистские типы демократии. Именно это мы и собираемся сделать в данном эссе. Основываясь на результатах наших эмпирических исследований, мы можем сделать определенные выводы о текущей динамике демократизации – особенно о том, насколько общий демократический Zeitgeist (дух времени) укрепляет позиции демократии на мировом уровне.

Мировые тенденции

Еще в 1978 году лишь 49 из 158 стран в мире (31%) были демократиями; к 2012 году демократиями были уже 117 из 195 стран (60%). Рисунок 1 показывает это значительное изменение пропорции демократии и автократии, что подтверждает идею о третьей волне демократизации. Однако на рисунке также видно, что плавный рост до 1989 года бледнеет по сравнению с резким всплеском, который произошел в 1990–93 годах и завершился около 1995 года. Мы не хотим этим сказать, что после середины 90-х дальнейшие демократические достижения совершенно отсутствовали. В начале 2000-х произошло важное изменение внутри самой системы демократий, когда число либеральных демократий значительно выросло, в то время как число демократий в целом осталось неизменным.

Что говорит нам Рисунок 1 о продолжающемся откате демократизации и о возрастающей важности так называемой серой зоны? Общее число демократий, на самом деле, снижалось начиная с 2005 года, хотя и незначительно (с 123 до 117). Действительно, общее число демократий оставалось удивительно стабильным начиная с середины 1990-х. Далее, наш обзор подтверждает широко распространенное мнение, что минималистские демократии и многопартийные автократии – два вида режима серой зоны – активно множились с 1989 года. По нашим данным лишь 9 стран были минималистскими демократиями в 1988 году; в 2012 году их число достигло 30. Многочисленность многопартийных автократий столь же поразительна. Этот вид режима не новое явление; многопартийные автократии были и в 1970-х, и в 1980-х, но после переломных 1989–91 годов число многопартийных автократий резко возросло – с 21 в 1988 году до 56 в настоящий момент. Наоборот, в течение того же периода число закрытых автократий упало с 76 до 22. В конце 1980-х количество закрытых автократий постепенно снижалось; затем с окончанием «холодной войны» оно резко и неожиданно упало и продолжило снижаться дальше в течение 2000-х.

Эти перемены, несомненно, свидетельствуют о росте серой зоны. Стоит отметить, однако, что не минималистская демократия и многопартийная автократия беспокоили демократических пессимистов 1990-х. Ученых скорее волновало появление политических режимов, которые сочетали свободные и честные выборы с нелиберальными характеристиками – например, нарушением свободы слова, проблемами в отношении власти закона или отсутствием горизонтальной подотчетности – другими словами, по нашей типологии мы назвали бы их электоральными демократиями [11]. За исключением нескольких случаев в 1990-е, мы находим очень мало примеров этого типа, а в последние годы эта категория практически совсем исчезла.

Северная и Южная Америка и Азиатско-Тихоокеанский регион. Мировая динамика, представленная выше, включает в себя разнообразные варианты региональных изменений. Два региона, где изменения наиболее близко повторяют мировые тенденции, – это страны американских континентов и Азиатско-Тихоокеанского региона. Начиная с конца 1970-х число демократий постепенно росло в обоих регионах, выходя на постоянный уровень в Америках к середине 2000-х, и в Азиатско-Тихоокеанском регионе – к середине 1990-х (см. рисунки 2 и 3).

Южная и Северная Америки являют собой отличный пример региона третьей волны. Нет необходимости говорить, что двигателем изменений была Латинская Америка. В этом регионе постепенное увеличение числа демократий характеризовало весь период с конца 1970-х – начиная с демократических преобразований в Эквадоре в 1979 году, Перу в 1980-м и Аргентине в 1983-м – вплоть до 2005 года. К середине 1990-х постоянный приток новых демократий практически иссяк, но этот период общей стагнации ознаменовался одним очень важным изменением: движением стран от слабых к более сильным типам демократии – в частности, к увеличению числа либеральных демократий, включая Чили и Уругвай. Наконец, после 2005 года наблюдался общий спад числа демократий. Этот спад обусловлен исключительно снижением числа более слабых типов демократии вследствие негативных событий в странах вроде Венесуэлы, Гондураса и Никарагуа, которые начали двигаться в сторону многопартийной автократии.

Изменения в Азиатско-Тихоокеанском регионе были очень похожи на картину в Латинской Америке: постепенный рост числа либеральных демократий (несколько небольших островных государств в Тихоокеанском регионе), относительно стабильное число полиархий (включая Южную Корею и Тайвань) и заметный рост числа минималистских демократий (таких как Бангладеш, Филиппины и Таиланд), которые то входили, то выходили из группы демократий в течение изучаемого периода. И все же Азиатско-Тихоокеанский регион отличается от Латинской Америки в ключевых моментах. В частности, в Азиатско-Тихоокеанском регионе демократический прогресс начался с несколько более низкого уровня; рост после 1989 года был более кратковременным, а многопартийные автократии и закрытые автократии в данный момент более многочисленны, чем в Латинской Америке. Наконец, в Азиатско-Тихоокеанском регионе мы не находим свидетельств снижения общего числа демократий после 2005 года.

Восточная Европа и Центральная Африка. В отличие от Латинской Америки и Азии ни Восточная Европа, ни Центральная Африка не были затронуты третьей волной до 1989 года. Как показано на рисунках 4 и 5, в Восточном блоке в 1970-е и 1980-е не было демократий, в то время как их число в Центральной Африке было пренебрежимо мало. Падение коммунистических режимов стало «большим взрывом», который ознаменовал период политических изменений в Восточной Европе (отражая линии раздела «холодной войны», этот регион включает в себя все бывшие страны Советского Союза). Спустя несколько лет большинство посткоммунистических стран демократизировалось, хотя и в разной степени. В то время как страны Восточной Европы, которые сейчас являются членами ЕС, быстро перешли к более сильным типам демократии, новые демократии на Балканах и Кавказе продолжают оставаться минималистскими, а пять стран Средней Азии так и не присоединились к лагерю демократических стран вообще.

Этот критический момент означает, что в плане политических режимов регион превратился из одного из самых однородных в один самых разнородных, представляя собой такое многообразие типов режима, что оно сравнимо с распределением режимов в мире. Один из аспектов этого развития заключается в том, что общее число демократий и автократий оставалось примечательно стабильным с середины 1990-х. И все же внутри каждой из этих основных категорий происходили важные изменения. Во-первых, наше исследование типов режимов показывает рост числа многопартийных автократий. Вторая, еще более очевидная тенденция – демократическое углубление, характеризовавшее как 1990-е, так и 2000-е, когда ряд стран вначале стал полиархиями, а затем либеральными демократиями.

Изменения в Центральной Африке во многом связаны с этими тенденциями. Здесь «большой взрыв» произошел спустя несколько лет после окончания «холодной войны» – он был более разбросан географически и протяжен во времени. Тем не менее, демократизация ранних 1990-х трансформировала регион, где господствовали закрытые автократии, в регион, где к середине 1990-х почти половина стран была демократиями. Однако в Центральной Африке подозрительно отсутствуют истинные примеры либеральной демократии – под это определение попадает лишь Кабо-Верде, при этом есть несколько полиархий. Здесь преуспели минималистские демократии (такие страны, как Либерия, Малави и Танзания) и особенно многопартийные автократии, превратив Центральную Африку в прекрасный пример региона серой зоны. Самое удивительное здесь – наблюдение, что почти половина всех стран Центральной Африки сейчас является многопартийными автократиями и что их доля растет с 2007 года. Более того, недавние падения демократических режимов в таких странах, как Центрально-Африканская Республика, Гвинея-Бисау, Мадагаскар и Мали, привели к значительному сокращению числа демократий в регионе.

Ближний Восток и Северная Африка. Наконец, мы подошли к тому единственному региону, который третья волна, кажется, обошла стороной: Ближний Восток и Северная Африка (MENA) [12]. В течение всего исследуемого периода этот регион (где Израиль – единственное исключение) является стабильно автократичным (см. Рисунок 6). Как таковой, он не сильно отличается от Центральной Африки и регионов, находившихся под влиянием Советского Союза в 1970-х и 1980-х. Но со времен окончания «холодной войны» Ближний Восток и Северная Африка превратились в автократический остров в растущем море демократии. Разумеется, после «Арабской весны», согласно данным Freedom House, Тунис и Ливия стали минималистскими демократиями. Но пока еще не ясно, являются ли открытые вызовы автократичным правителям доказательством того, что мировой процесс демократизации наконец добрался и до этого региона. Пока единственным значимым изменением в регионе, которое можно зафиксировать, является факт увеличения числа многопартийных автократий начиная с 1992 года. Эта тенденция показывает, что третья волна все же оказала некоторое влияние даже на тот единственный регион, который не производил демократий как таковых.

Разные методы исследований, одинаковые результаты?

Специалистам, занимающимся изучением демократии, хорошо известно, что различные методы исследований зачастую приводят к разным выводам. Поэтому мы пересмотрели карту политических режимов. Во-первых, мы применили другой критерий для проведения различия между электоральной автократией и закрытой автократией – а именно, индикатор предвыборной конкурентности (Законодательные и исполнительные индексы электоральной конкурентности, или LEIEC) из базы данных политический учреждений Всемирного банка [13]. Данный индикатор определяет случаи, когда самая крупная партия официально получает менее 75% голосов: это более строгий индикатор электоральной конкурентности, чем тот, который мы использовали выше и который отражает только, заняты ли места в национальном законодательном органе несколькими партиями. Поэтому неудивительно, что, применяя индикатор LEIEC, мы обнаруживаем меньше электоральных автократий на протяжении изучаемого периода. Вместе с тем тенденции практически идентичны, отличаясь лишь порядком цифр. Мы считаем это дополнительным подтверждением правильности наших выводов.

Во-вторых, мы применили оценку Freedom in the World за период 2005–2012 годов, которая различает четыре типа демократии. Именно эта процедура применялась, когда мы представляли нашу типологию на страницах этого издания в январе 2013 года, и она гарантирует более высокое соответствие нашего определения типов демократических режимов эмпирическим измерениям. Единственная причина, по которой мы не используем ее здесь постоянно, – отсутствие разукрупненной оценки для периода ранее 2005 года. Обнадеживает то, что результаты, полученные при помощи этого метода, не изменяют общую картину, представленную выше.

Что все это означает?

Мы зафиксировали небольшое падение общего числа демократий в последние годы. Один из способов посмотреть на это в более широкой перспективе – еще раз обратиться к более ранним волнам, которые выявил Сэмюэль П. Хантингтон. Хантингтон писал, что первая волна демократизации, которая длилась почти столетие, началась в 1828 году с наделения практически всего белого мужского населения США правом голоса. Волна спала с подъемом Муссолини в 1922 году, что ознаменовало начало обратной волны, продолжавшейся до 1942 года. Вторая волна демократизации началась в следующем году и завершилась в 1962 году. Еще одна обратная волна случилась между 1958-м и 1975 годом, в то время как третья волна демократизации началась в 1974 году.

Метафора Хантингтона с волнами одновременно привлекательна и легка для восприятия. Но последующие пересмотры поставили под сомнение ее описательные выводы [14]. Если демократический рост, связанный с тремя волнами, явно виден в цифрах, то обратные волны не так очевидны. Хотя мы и можем выявить первую обратную волну в период между войнами, когда демократия противостояла тоталитаристским движениям, масштаб этого отлива был не настолько велик, как его демонстрировали отчеты Хантингтона. Факт второй обратной волны, ознаменовавшийся деколонизацией Африки в 1960-е, просто не подтверждается этими данными. Скорее период между началом 1960-х и началом 1970-х – это пример того, что Ренске Дооренсплит метко назвал «колебаниями без явно прослеживающегося тренда» [15].

Одни только эти исторические модели дают основания сомневаться в вероятности новой обратной волны демократии. За демократией просто не наблюдалось такого стабильного нарастания и убывания. Период после 1989 года был исторически уникален в плане скорости и частоты переходов к демократии. Похожие изменения в более ранние периоды были намного более беспорядочными, со значительными колебаниями вокруг долгосрочных обычно положительных трендов. Так какой же вывод мы можем извлечь из этого примера? Мы предположим, что новый период вызовов в адрес демократии скорее приведет к общему застою с большим количеством мелких движений к и от либеральной демократии, чем вызовет значимый откат от нее.

Вспомните обстоятельства единственной настоящей обратной волны – смутное время между двумя мировыми войнами. Этот период в европейском коллективном сознании был изначально отмечен тайными политическими действиями Великой войны. В то же время сформировавшиеся после него новые демократии, многие из которых не имели до этого никакого демократического опыта, вскоре попали под тяжелый удар сначала послевоенного кризиса начала 1920-х, а затем Великой депрессии. Наконец, в то время демократическая идея имела идеологически сильных противников – в частности, коммунизм, фашизм и нацизм. Именно на этом фоне демократия подверглась настоящей критике.

Современные вызовы демократии бледнеют в сравнении с тем, что ей пришлось пережить в период между войнами. Во-первых, наш нынешний экономический кризис менее суров, чем Великая депрессия, а во-вторых, сейчас нет и современного эквивалента травматичного опыта Первой мировой войны. Более того, в настоящий момент не существует серьезных соперников демократии как режиму [16]. В мире царит демократический Zeitgeist, хотя и потерявший градус энтузиазма, который был характерен для него в период сразу после окончания «холодной войны». Исследования показывают, что большинство людей практически в каждой стране мира предпочитают демократию любым другим типам режимов [17]. Один из показателей этого широко распространенного предпочтения демократии – то, что число автократий, проводящих многопартийные выборы, увеличивается с 2005 года – даже в условиях демократического застоя (в лучшем случае) или упадка (в худшем). Эта тенденция показывает, что авторитарные правители хотя бы на словах, но вынуждены поддерживать демократические идеалы.

Эмпирические обзоры, представленные в этом эссе, показывают важность изучения типов режимов и региональных тенденций в более мелком масштабе. Во-первых, хотя Хантингтон выявил третью волну демократизации еще до 1991 года, значимый демократический рост не происходил вплоть до окончания «холодной войны» в 1989–91 годах. Это очевидно даже в обзоре общих мировых тенденций, но наши иллюстрации региональных трендов обнаруживают к тому же, что демократизация 1970-х и 1980-х годов не затрагивает три из пяти мировых регионов. Только после 1989 года волна демократизации достигла Восточной Европы и Центральной Африки, и только совсем недавно мы наблюдали серьезные вызовы автократическому правлению на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Эти тенденции подкрепляют утверждение, что необходимо выделить четвертую волну демократизации, количественно и качественно отличающуюся от третьей, и приурочить ее к падению коммунистических режимов и распаду Советского Союза [18].

Во-вторых, даже несмотря на то что большинство регионов имеет свою серую зону, которая со временем стала включать в себя больше стран, эта зона намного сильнее выделяется в одних регионах, например в Центральной Африке, чем в других, например Северной и Южной Америке, где многие бывшие автократии превратились в полиархии и либеральные демократии. Более того, вместо того чтобы быть пристанищем главным образом для электоральных демократий, сочетающих свободные и справедливые выборы с игнорированием либеральных прав, эти серые зоны являются местом проявления низкокачественных версий электоральной борьбы – того, что мы назвали минималистскими демократиями и электоральными автократиями, которые размножились в эпоху после «холодной войны».

В-третьих, период между серединой 1990-х и серединой 2000-х характеризовался двумя противоречащими друг другу тенденциями: отсутствием роста общего числа демократий и одновременным углублением демократии, о чем свидетельствует растущее число либеральных демократий.

Что же можно сказать по поводу перспектив новой обратной волны? Является ли спад демократизации в период после 2005 года первыми признаками поворота вспять? Любое волнообразное движение для аналитика – все равно что движущаяся мишень, но наш анализ показывает, что до настоящего момента спад был незначительным и, более того, он не затрагивал все регионы [19]. На самом деле спад был зафиксирован только в обеих Америках и Центральной Африке. В двух других регионах, Азиатско-Тихоокеанском и Восточной Европе, не было похожей тенденции с 2005 года. А на Ближнем Востоке и в Северной Африке очень ограниченные и недавние изменения на самом деле свидетельствуют об обратном.

Не стоит и говорить, что отсутствие на данный момент заметного движения в противоположном направлении не доказывает того, что в один прекрасный день это не случится. Но историческое сравнение с единственной настоящей обратной волной – волной в период между войнами – заставляет нас несколько сомневаться в том, что реальный откат может произойти сегодня. Кроме того, некоторые из авторов, которые после финансового кризиса 2008 года предупреждали о возможном откате или изменении направления волны, кажется, тоже пришли к выводу, что третья волна в общем и целом довольно сильна [20]. Один из способов интерпретации этих фактов – отметить, что умеренный спад с 2005 года показывает лишь, насколько устойчива приверженность демократии, несмотря на все те удары, которые ей пришлось перенести. Если мы свяжем эти наблюдения с историческими примерами, большая часть фактов будет показывать, что мы сейчас вошли в период общего затишья, который характеризуется частыми колебаниями в обоих направлениях.

 Источник: журнал «Гефтер»

________________________________________________________________

Примечания

1. Huntington S.P. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991.

2. Carothers T. How Democracies Emerge: The ‘Sequencing’ Fallacy // Journal of Democracy. No. 18. January 2007. P. 12–27.

3. Например, Diamond L. Is the Third Wave Over? // Journal of Democracy. No. 7. July 1996. P. 20–37; Idem. Is Pakistan the (Reverse) Wave of the Future? // Journal of Democracy. No. 11. July 2000. P. 91–106; Zakaria F. The Rise of Illiberal Democracy // Foreign Affairs. No. 76. November–December 1997. P. 22–43.

4. Puddington A. The 2007 Freedom House Survey: Is the Tide Turning? // Journal of Democracy. No. 19. April 2008. P. 61–73; Diamond L. The Democratic Rollback: The Resurgence of the Predatory State // Foreign Affairs. No. 87. March–April 2008. P. 36–48; Krugman P. Depression and Democracy // New York Times. 2011. 12 December.

5. Таблицу, классифицирующую мировые режимы по этой типологии по состоянию на 2012 год, можно найти по ссылке: www.journalofdemocracy.org/articles/supplemental-material; полный обзор типов режима по странам здесь: www.ps.au.dk/dedere

6. Møller J. and Skaaning S.-E. Regime Types and Democratic Sequencing // Journal of Democracy. No. 24. January 2013. P. 142–155; Idem. Requisites of Democracy: Conceptualization, Measurement, and Explanation. L.: Routledge, 2011.

7. Мы используем ежегодные списки электоральных демократий Freedom House для отличения демократий от автократий. Этот список включает данные только до 1989 года. Для периода с 1972-го по 1988 год мы используем базу данных по демократиям, представленную в книге: Boix C., Rosato S., and Miller M. A Complete Dataset of Political Regimes, 1800–2007 // Comparative Political Studies (готовится к публикации). Оба варианта основываются на определяющих компонентах того, что мы называем минималистской демократией. Если говорить о демократиях, то страны, имеющие оценку ниже 2 по показателю политических прав Freedom House, являются минималистскими демократиями. Среди демократий, имеющих показатель политических прав 2 и выше, мы смотрим на оценку по показателю гражданских свобод: набравшие менее 2 являются электоральными демократиями, 2 – полиархиями, а те, у которых оценка 1, считаются либеральными демократиями. Для различения двух типов автократии мы применяем показатель lparty из базы данных «Демократия – Диктатура», опубликованной в работе: Cheibub J. A., Gandhi J., Vreeland J. Democracy and Dictatorship Revisited // Public Choice. No. 143. April 2010. P. 67–101. Страны, где в национальных законодательных органах представлено несколько партий (оценка 2) являются многопартийными автократиями, а страны, где в законодательном органе представлена единственная правящая партия (оценка 1) или нет законодательной власти вообще, считаются закрытыми автократиями. Для годов с 2009-го по 2012-й и некоторых отсутствующих данных мы обновили эти показатели самостоятельно. Такая процедура оценки несовершенна, однако в настоящее время отсутствие соответствующих разукрупненных показателей накладывает серьезные ограничения на выстраивание соответствия между концепциями и способами измерения.

8. Schumpeter J.A. Capitalism, Socialism and Democracy. L.: Unwin University Books, 1974 [1942]. P. 269. См. также: Møller and Skaaning. Regime Types and Democratic Sequencing.

9. Наши данные основаны на абсолютном числе стран в каждой форме режима. Альтернативой было бы использование процентного соотношения, но это могло бы несколько дезориентировать: рост общего числа стран выглядел бы как обратная волна, поскольку большая часть новых стран начинает свое существование в форме автократии.

10. Diamond L. The Coming Wave // Journal of Democracy. No. 23. January 2012. P. 5.

11. O’Donnell G. Delegative Democracy // Journal of Democracy. No. 5. January 1994. P. 55–69; Zakaria. The Rise of Illiberal Democracy; Diamond L. Developing Democracy: Toward Consolidation. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1999.

12. В соответствии с классификацией Freedom House Турция является частью Восточной Европы, а не относится к Ближнему Востоку и Северной Африке.

13. Keefer P.E. Database of Political Institutions 2012 (updated Jan. 2013 // World Bank, Research on Macroeconomics and Growth. http://tinyurl.com/fs5bg

14. См.: Doorenspleet R. Reassessing the Three Waves of Democratization // World Politics. No. 52. April 2000. P. 384–406; Møller J. and Skaaning S.-E. Democracy and Democratization in Comparative Perspective: Conceptions, Conjunctures, Causes, and Consequences. L.: Routledge, 2013. Ch. 5.

15. Doorenspleet. Reassessing the Three Waves of Democratization. P. 400–401.

16. Частичным исключением может быть политический исламизм, который по меньшей мере сформулировал законченную идеологическую альтернативу демократии.

17. Yun-han Chu et al. Public Opinion and Democratic Legitimacy // Journal of Democracy. No. 19. April 2008. P. 74–87; Norris P. Democratic Deficit: Critical Citizens Revisited. N.Y.: Cambridge University Press, 2011.

18. Например, Doorenspleet R. Democratic Transitions: Exploring the Structural Sources of the Fourth Wave. Boulder, Colo.: Lynne Rienner, 2005; McFaul M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship: Noncooperative Transitions in the Postcommunist World // World Politics. No. 54. January 2002. P. 212–244.

19. Если мы применим данные Polity IV (еще один широко используемый метод изучения демократии), мы вообще не увидим падения. Согласно этим данным, число демократий в 2000-е выше, чем в 1990-е, и сегодня демократий в мире больше, чем когда-либо. См.: Møller and Skaaning. Democracy and Democratization in Comparative Perspective. P. 87.

20. Как уже отмечалось ранее, общая стабильность скрывает под собой большое число колебаний. Большая доля демократий третьей волны регрессировала или даже потерпела крах. При этом многие прошли повторный процесс демократизации, некоторые автократии уступили дорогу настоящим новым демократиям, таким образом, сохраняя общую картину прежней. Предупрежденияоботступлениидемократииможнонайтиздесь: Puddington A. The Freedom House Survey for 2009: The Erosion Accelerates // Journal of Democracy. No. 21. April 2010. P. 136–150; Diamond L. The Impact of the Economic Crisis: Why Democracies Survive // Journal of Democracy. No. 22. January 2011. P. 17–30.

Источник: Journal of Democracy, October 2013, Volume 24, Number 4. P. 97–109