как и почему зрение стало главным способом познания мира для европейцев

28.11.2023
591

Для людей Средневековья важнейшим источником информации был слух: они узнавали новости из объявлений глашатаев и отмеряли время по церковному колоколу. В эпоху Ренессанса печатные книги изменили подход к взаимодействию с окружающим миром. Правда ли, что мы живем во времена гегемонии визуальности и как это на нас воздействует? Рассказываем о том, как историческая трансформация роли зрения повлияла на культуру и искусство.

Алиса ЗАГРЯДСКАЯ

Глядя на средневековые плоскостные изображения и объемные картины ренессансных мастеров, можно задаться вопросом: как случилось, что за какие-то пару столетий европейцы радикально пересмотрели подход к живописи, который не менялся существенно долгие века? Один из возможных ответов — это произошло из-за усиления роли зрения, которое потеснило остальные способы восприятия: слух, вкус, обоняние, тактильные ощущения. Во всяком случае, такова теория историка Люсьена Февра и философа Маршалла Маклюэна.

Окулоцентризм (или оптикоцентризм) европейской цивилизации активно обсуждают в гуманитарных науках и сейчас. Философы и антропологи стремятся эмансипировать другие чувства, рассуждают об ольфакторной слепоте или недостатке тактильных переживаний.

В свою очередь, незападные философии часто подчеркивают альтернативные способы чувствования в национальных культурах — например, важность ритма для африканца согласно эстетике негритюда.

В Европе, во всяком случае в официальном пространстве, зрение утвердилось в качестве ключевого канала информации. «Главное» чувство исторически увязывается с разумом и мышлением. Ему приписывается рационализирующая, упорядочивающая функция, оно служит методом познания, определяющим научный подход. История гегемонии зрения насчитывает около 500 лет — совсем чуть-чуть по меркам человечества, но за это время произошло многое.

Слухом земля полнится

«После полудня состоится казнь преступника, обвиненного в следующих злодеяниях…», «Накануне Иванова дня будет совершаться варение пива, а посему за день до того запрещено мочиться в реку или совершать там омовения» — в Средние века важные городские новости сообщали вестники на площадях. Внимание к объявлениям привлекали звуками трубы. Герольды регулировали празднества с помощью выкриков, объявляли имена победителей на рыцарских турнирах.

Также глашатаи помогали лавочникам сбывать товар. «Если кто нуждается в продаже чего-либо, он должен оповестить об этом через глашатая, который утвержден графским наместником», — сообщает английский статут XIV века. Иногда торговцы и ремесленники справлялись сами, так что в рыночных кварталах звучало много громогласных объявлений. На одном углу предлагали ткани, на другом — мясо или овощи.

Чтобы насытиться пищей духовной, жители средневековых городов слушали церковные проповеди, а также развлекались, слушая пение менестрелей и поэзию трубадуров. Конечно, миракли и другие представления включали визуальный опыт, общие танцы задействовали кинестетическое чувство и тактильность. Но ту информационную нишу, которую впоследствии оккупировал текст, в Средние века занимала звуковая информация.

Повествование было важной частью коммуникации между членами семьи и друзьями. Библейские истории, сказки, были, слухи, импровизации — обязательная часть средневекового общения. Хороших рассказчиков высоко ценили. Идеальная ситуация представлена в «Декамероне» Джованни Боккаччо: юноши и девушки, скрываясь от чумы на отдаленной вилле, по очереди рассказывают истории с продуманной фабулой, моралью, анекдотическими и романтическими деталями.

Чтение про себя — относительно позднее изобретение. Средневековые авторы предполагали, что их сочинения будут озвучивать, и строили текст соответственно. Только со временем движение губ и бормотание при чтении начнут воспринимать как признак малограмотности.

Но когда-то проговаривание слов и чтение-пение помогало лучше проникнуть в смысл текста и запомнить его. Чтение вслух актуализировало разные соматические переживания, от управления дыханием и голосом до раскачивания в такт — эти телесные опыты тоже участвовали в процессе понимания.

«Нет ничего более чуждого средневековому миру, чем современный читатель, пробегающий глазами газетные строки и просматривающий колонки в поисках чего-нибудь интересного или листающий страницы какой-нибудь диссертации, чтобы понять, стоит ли она более внимательного прочтения, и останавливающийся, чтобы одним-двумя движениями глаз извлечь суть из страницы».

Х. Дж. Чейтор «От написанного к напечатанному»

Средневековое понимание пространства и времени в значительной степени опиралось на слух. Без развитой картографии, чтобы добраться куда-то, требовалось заручиться поддержкой того, кто подробно расскажет о маршруте. Время отмерял церковный колокол, который звонил раз в час, отмечая большие промежутки времени — о минутах и секундах тогда не особенно задумывались. Таким образом, в Средние века слух был важнейшим источником информации и гарантом истины (вспомните выражение «Я своими ушами слышал»).

В живописи Средних веков сказывается некоторое равнодушие к зрительному опыту.

В этом художественном мире символическое преобладает над предметным, для него характерны аллегоризм и относительное пренебрежение к портретному сходству.

Богословы сформулировали учение о прекрасном, включавшее эстетику пропорции, света и цвета. Однако здесь соответствие количества сторон света, геометрического квадрата и букв имени Адама — пропорция символическая — оказывается принципиальнее буквального подобия. Средневековым миниатюрам свойственна простота и чистота цвета, без колористического изобилия последующих веков.

Братья Лимбург «Часослов герцога Беррийского. Апрель» (фрагмент, XV век).

Видя изображение единорога, образованный человек понимал, что перед ним указание на Христа, а пегаса полагал таким же реальным, как льва, поскольку оба отсылали к сверхчувственной реальности.

«Для средневекового сознания любая вещь была бы бессмыслицей, если бы значение ее исчерпывалось ее непосредственной функцией и ее внешней формой; с другой стороны, вещи пребывали целиком в действительном мире», — писал философ и исследователь культуры Средневековья Йохан Хейзинга.

Одно из первых концептуальных суждений о роли слуха в прошлом принадлежит французскому историку Люсьену Февру. В работе «Проблема неверия в XVI веке. Религия Рабле» он настаивал на том, что гуманистическое мышление не было атеистическим, и обращает внимание на принципиально иной способ чувствования людей прошлых эпох. Февр предположил, что еще в XVI столетии (он относится к сторонникам медиевизации Ренессанса) зрение считалось менее значимым источником информации. Это явление историк назвал визуальной отсталостью. В то же время слух и те чувства, которые, согласно идущей со времен Античности иерархии, называются низшими (вкус, обоняние и осязание), куда больше сообщали о мире, чем в наши дни.

С точки зрения Ренессанса

В эпоху Возрождения существенно меняется образ жизни и картина мира. Люди совершали географические открытия, осваивали новые пространства, а для путешествий и торговли нужно было создавать всё более подробные карты. Измерение времени с помощью ратушных часов приходит на место церковного колокола.

Роль визуального возрастает в высокой культуре Ренессанса вместе с усилением субъектности и антропоцентрическими тенденциями. Зрение теперь отражает индивидуальное бытие — например, живопись реконструирует человеческий взгляд. Неслучайно в это время появляется прямая перспектива, изучению которой посвящают себя Леон Баттиста Альберти, Альбрехт Дюрер и другие мастера-гуманисты.

Подражание природе становится всё более принципиальным, а в его основе лежит буквальная «точка зрения», относительно которой сходятся или расходятся линии, создавая иллюзию трехмерного изображения.

Леон Баттиста Альберти «Схема линейной перспективы». Источник
Альбрехт Дюрер «Этюд перспективы». Источник

Также в эпоху Возрождения развивается портретное искусство, передающее как внешность, так и субъективное переживание. Если Альберти описывал картину как окно в мир, то Леонардо да Винчи — как окно души. Растет интерес к образному представлению информации, внешним индивидуальным чертам, ландшафтам и пространственным проекциям — и это становится основой развития ренессансного воображения, которому поют оды художники-гуманисты.

С точки зрения канадского культуролога Маршалла Маклюэна, перелом в чувственном восприятии произошел с изобретением книгопечатания.

Печатная книга обеспечила «великий водораздел» — качественный разрыв между людьми рукописной и печатной культур. Теперь главным способом получения информации и коммуникации с миром становится зрение.

Важность остальных чувств, как показывает философ, уменьшается. Есть и другие исследования, которые подчеркивают, например, как снижалось значение обоняния из-за дезодорирования, и подтверждают купирование других архаических элементов чувственности.

Считать ли теорию Маклюэна универсальной описательной моделью — вопрос. Даже внутри европейского мира, например во Франции XVII–XVIII столетий, когда газеты и печатные книги уже стали признанным способом информирования, ароматы еще сохраняли статус средства коммуникации и были достаточно важны. Их значение подкосила только буржуазная эпоха.

Также стоит учитывать, что теория «великого водораздела» актуальна не для всех социальных классов, а в первую очередь для образованных элит. Долгое время различия в чувственности соответствовали социальному и половому разделению: интеллектуальные высшие чувства — для мужчин и цивилизованных людей, более «животные» низшие — для женщин, крестьян и варваров.

Тем не менее если раньше гарантом достоверности был скорее слух, то в официальной новоевропейской культуре зрение становится главной инстанцией, которой следует доверять, и ему же отводится задача научного постижения мира.

Оптика Просвещения

Сам термин «Просвещение» отсылает к визуальности: в «темные» умы проливается свет. Западная культура обращается к инструментам, которые становятся подспорьем разумного зрения. Кроме книгопечатания, о котором рассуждает Маклюэн, возвышению зрения способствовала линза. Эпохе философского рационализма соответствует интерес ученых-энциклопедистов к телескопам и микроскопам. Первые дают увидеть предметы далекие, вторые — бесконечно малые. Исследуя многообразие и сложность мира с помощью достижений техники, просветители упрочили роль зрения как чувства, отвечающего за когнитивность.

В то же время новые способы наблюдения мира и человека задают дисциплинарный подход, которого не знали предыдущие эпохи. Принцип прозрачности отражается в составлении карт и подробных анатомических атласов, развитии систем учета населения. Французский теоретик познавательных эпистем и динамик власти Мишель Фуко определил зрение как основной метод естественных наук Нового времени, в котором зрение вбирает в себя другие методы познания, образуя расширительный «медицинский взгляд» как основу эмпирики.

Доминирование зрения становится, таким образом, отражением стратегий власти.

Не случайно в науку вошло понятие оптики как методологического подхода — определенным способом сфокусированного и вооруженного инструментарием видения.

«Наряду с великой технологией телескопа, линзы, пучка света, составлявшей одно целое с основаниями новой физики и космологии, существовали малые техники многочисленных и перекрещивающихся надзоров, взглядов, которые должны видеть, оставаясь невидимыми. Используя техники подчинения и методы эксплуатации, безвестное искусство света и видимого исподволь готовило новое знание о человеке».

Мишель Фуко «Надзирать и наказывать»

В искусстве к XVII–XVIII векам оказываются решены основные технические задачи, связанные с подражанием природе. Мимесис вполне состоялся, и пришло время визуальных игр. Уже в XVI веке на картине Ганса Гольбейна «Послы» возникает растянутый череп — напоминание о смерти, видимое под определенным углом.

Ганс Гольбейн «Послы» (1533). Источник

Зрение становится всё более значимым, и на этом фоне происходит его ресимволизация искусством. Здесь особенно интересен жанр картин-обманок (они же тромплёй — от французского trompe-l’œil, «обман зрения»), гротесков, визуальных загадок. Эти картины, особенно популярные в эпоху барокко, были призваны ввести зрителя в заблуждение и растерянность оптической иллюзией трехмерного изображения, визуальной провокацией, картиной в картине.

Обманки подчеркивают ключевую роль зрения и одновременно с характерным барочным фатализмом ставят ее под вопрос. Пока наука утверждает всемогущество разума, искусство интересуется: так ли безграничны способности познания? Вдруг то, что мы видим, — только видимость, обман? Может ли что-то ускользнуть от разумного взгляда? Как и ванитас (натюрморты с черепами и мыльными пузырями, напоминающие о бренности всего живого), тромплёй является философским жанром, а не просто формалистической игрой. Сквозящая в нем иррациональность дарит надежду на непрозрачность жизни и смерти для исчисления, классификации и контроля.

Корнелис Норбертус Гисбрехтс (XVII век), натюрморты-тромплёи. Источники: 12

Зрение в XIX веке: лорнеты и визуальные игры

Еще в XVII–XVIII веках люди были более непосредственны в эмоциях: цветисто оскорбляли недругов, показывали грубые жесты. Но в XIX веке светское общение уже построено на сложных правилах этикета и рафинированных тонких намеках. В такой ситуации особая роль отводилась взгляду. Профессионалами в искусстве визуальных игр стали денди, законодатели мод нового века. Не всем удавалось стать такими прославленными щеголями, как Джордж Браммел, но дендистские оптические приемы отражали дух общества модерна и обозначали культурный курс.

Денди мог со значением измерять кого-то взглядом, вступать в визуальные дуэли или, напротив, намеренно не замечать. Браммел восседал в эркере лондонского клуба «Уайтс», обозревая прохожих и одновременно презентуя свой наряд и манеры. Лорнеты и монокли были непременными спутниками джентльменов.

В театре обязательным аксессуаром был бинокль, нужный не столько для того, чтобы наблюдать за представлением, сколько для рассматривания соседних лож.

Лорнирование имело эротическую функцию: наводя устройство на предмет интереса, давали понять, что интерес имеется. По той же причине излишне долгое разглядывание через стекла грозило стать неприличным. Монокли, которые исторически использовали офицеры Англии, Германии и других стран, имели брутальный или слегка снобистский флер. Встречались в обиходе модников и более причудливые устройства — трости-монокли. Как отмечает исследовательница культуры модерна Ольга Вайнштейн, этот жезл денди представляет собой недвусмысленный фаллический символ, своего рода торжество идеи маскулинной оптики.

Обложка журнала New Yorker. Источник
Джованни Больдини «Портрет денди» («Портрет Анри де Тулуз-Лотрека»), 1880-е годы. Источник

Как уже говорилось, рациональное и суверенное зрение ассоциировалось с мужским началом, и денди довели его до совершенства. «Женщина всегда вульгарна, то есть противоположна денди», — утверждал Шарль Бодлер в своем эссе о дендизме. Однако подражать мужественным визуальным стратегиям и быть излишне остроглазой женщине тоже не следовало. Легкая близорукость, сообщающая взгляду рассеянную томность и неуверенность, была предметом хорошего тона. Тогда как увлечение женщины оптическим инструментом — верный признак эксцентричной особы, который говорит о внимательности и въедливом уме.

Кстати, очки в том виде, как мы знаем их сегодня, появились только к XIX веку, а носить их публично стали еще позже. В средневековых скрипториях монастырей использовали линзу-лупу или окуляры для чтения. Однако до появления книгопечатания и распространения грамотности массовой необходимости в очках не было. Даже те, кто применяли стекла в оправе для работы, постоянно их не носили: в официальных ситуациях это считалось неприличным. Позировали для фото и картин тоже обычно без них.

Только в ХХ веке очки легитимизируются для ношения через образ интеллектуала и эксцентричного ученого.

Во времена, когда рационалистическая философская модель переживает кризис, происходят и перемены в области визуального, зрение субъективируется по сравнению с классической моделью. Как полагает автор исследования оптической техники Джонатан Крэри, символом классического зрения XVII–XVIII веков была камера-обскура — аппарат, позволяющий создать оптическое изображение, дословно повторяя оригинал, разве что в перевернутом виде. В XIX веке же относительность зрения делается более явной. Возникает множество новых устройств и игрушек, позволяющих управлять активностью взгляда и менять точку зрения: калейдоскопы, стереоскопы, волшебные фонари и фантаскопы.

Схожую индивидуализацию зрения, риторику укрупнения и отдаления, замедления и вложения, можно заметить в искусстве модернизма. Многие живописные произведения рубежа XIX—ХХ веков направлены больше на передачу уникальной точки зрения, чем на попытку создать объективный взгляд. Схожие опыты существуют на территории литературы, которая обращается к патологической остроте ока памяти (например, в произведениях Владимира Набокова и Марселя Пруста) или сюрреалистическим видениям.

В ходе этих трансформаций визуальности возникает то, что искусствовед и философ Михаил Ямпольский называет немиметическим зрением. Внимание художников и писателей привлекают уникальные визуальные ситуации: непропорционально большое и малое, искаженное, двоящееся, а то и вовсе невидимое. Оптика еще служит инструментом сознания, но теперь уже сама сознательная деятельность субъекта туманна и загадочна.

Рене Магритт «Кривое зеркало» (1928). Источник

«Визуальный поворот» и власть образов

Разные философские направления ХХ века ставили цель по-своему пересмотреть оптикоцентрические онтологии. В современной философской эстетике активно развиваются альтернативные подходы, призванные восстановить в гносеологических правах прочие чувства, в том числе не входящие в классическую пятерку. Исследователи обращают внимание на то, как статус того или иного чувства связан с социальными процессами и как человеческая культура конструирует восприятие этих чувств.

В ХХ и ХХI веке случился небольшой реванш слуха благодаря передаче и записи звука: радиопередачи, аудиообъявления, подкасты. Однако визуальность не собирается сдавать позиции. Доминирование визуального и сегодня чувствуется в языке. Мы «рассматриваем проблемы» и «не видим ничего плохого» в той или иной ситуации, «придерживаемся взглядов» и имеем «мировоззрение». Эти выражения подчеркивают связь зрения и мышления — «умо-зрения».

Теоретики «визуального поворота», исследующие новую актуализацию зрения с развитием медиа, отмечают, как растет значение визуальных образов, которые уже способны менять физическую реальность или вовсе ее замещать. Увиденная в соцсети популярная локация заставляет людей туда стремиться — так планы на выходные определяются фотогеничностью пейзажа. Виртуальность диктует телам определенные позы и выгодные для фото схемы телесности, подталкивает к потребительским выборам с помощью готовых «эстетик». А также задает формат удаленного взаимодействия с миром через визуальные сервисы, снижая необходимость в «низших» чувствах.

Также, вероятно, из-за превалирования тестов и изображений меняется сама способность запоминать и мыслить. Еще Сократ, который, как известно, предпочел не оставить авторских философских трудов, считал, что письмена вносят в души забывчивость. Сегодня так же свежо, как и две с половиной тысячи лет назад, звучат приведенные им слова о том, что увлечение невербальной информацией делает людей ложными всезнайками с проблемами в общении:

«Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения».

История приключений визуального и зрительной коммуникации в Европе напоминает об опыте людей, у которых не было печатных книг и тем более смартфонов. Устно передавая друг другу священные тексты, рассказывая занимательные истории и выясняя, как добраться в нужное место, они не только узнавали новое, но и выстраивали отношения с другими людьми и вещественным миром.

ИСТОЧНИК: Нож https://knife.media/visual-culture/

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *