О рассказе Яна Ларри «Легенды о Ленине»
Два месяца назад все прогрессивное человечество, а точнее только самая прогрессивная его часть в лице Глеба Колондо, отпраздновало 125-летие со дня рождения Яна Ларри (1900–1977), автора знаменитых «Необыкновенных приключений Карика и Вали». В честь этой даты рассказываем о писательском дебюте Ларри, а точнее о самом первом из известных на сегодняшний день его произведении — «Легендах о Ленине».
В 2025 году поклонники творчества Яна Леопольдовича Ларри отметят сразу две круглые даты: 125 лет со дня его рождения и 100 лет с начала писательской деятельности.
Обе, впрочем, достаточно формальны. Хотя во всех официальных источниках день рождения писателя — 15 февраля 1900 года, на территории Санкт-Петербургского крематория (колумбарий № 2, стена № 7) можно обнаружить следующие годы жизни: 1901–1977. Здесь сразу вспоминается роман «Записки конноармейца», написанный от первого лица, где главный герой по имени Ян приписывает себе год, чтобы его взяли в армию.
Что касается творчества, то еще недавно скрупулезно составленная энтузиастами библиография Ларри на сайте fantlab.ru начиналась с 1926 года: со сборника рассказов «Грустные и смешные истории о маленьких людях» и приключенческой повести «Украдена Краiна». Однако некоторое время назад удалось обнаружить «ВУАПП: Литературно-художественный сборник всеукраинской ассоциации пролетарских писателей» (Житомир: Гос. изд-во Украины, 1925), куда входит рассказ Яна Леопольдовича «Легенды о Ленине».
Разумеется, нельзя сказать наверняка, не было ли у Ларри публикаций еще раньше этой. Жизнь и творческая биография писателя остаются в значительной степени малоизученными. Какие открытия поджидают ларриведов в будущем, не знает никто.
Как бы то ни было, обратимся к «Легендам…». Известно, что в 1920-е годы разнообразные былины, фольклорные и псевдофольклорные рассказы об Ильиче и его товарищах по партии были (с подачи этой самой партии) очень распространены, и в рамках текста писатель пересказывает некоторые из них. Экспозиция: несколько простых сельских мужиков устроились вечером у костра. Один из них, по имени Остап, вспоминает, как бывал в городе, где ему очень полюбилось кино:
«живые картинки… смотришь, и сам не веришь… положим — заграница… город, магазины, трамвай, и опять-таки люди… ходють, ездють… Одним словом — как на ладони… Он ей: я тебе, грит, люблю, а вона как сиганет через окно, да прямо в ставок… Умора… В платье… во всем, как есть, и в воду… Занятно… А по воде — круги, как после потонувшего…
— Бывает, — говорит сочувственно Лантух.
— …или кинжалом… ах, грит, не потерплю измены, да к-э-э-к пала-санет в пузо… Жара! Это еще, как в Красной армии был… Каждый день, бывало, на картинки водили…
— Бесплатно? — спрашивает Опанас.
— А то?.. Хорошие бывали картинки… Иная так жалостливо комедь ломает… Ах, братцы, — вскакивает Остап — посмотрели б вы хоть глазком на одну картинку… Шахтер Тома [возможно, речь о фильме, про который рассказывается здесь] играл… вот играл… смотришь, а глаза будто цыбулей кто трет… Хорошая картинка…»
Живая, словно вербатимная речь героев увлекает. Можно подумать, что Ларри если и не провел многие часы в компании таких вот дядек с бумагой и карандашом, то долго обращался в слух при всяком услышанном разговоре и лишь потом приступал к работе над текстом.
Неподалеку от костра — дом местного большого начальника. Из открытого окна доносятся звуки музыки — дочь «пана» играет на фортепиано нечто печальное, одновременно проливая горькие слезы. Мужики заключают: барышня скучает по Петербургу.
«— Сумует она… По Петрограду сумует…
— Ленинграду, — поправляет Остап.
— Ну, Ленинграду… Привыкла, значит, в Петроградах жить, а тут оно што — живем, як жуки — степь, да небо!.. С непривычки, обовязково, сумота берет… Это хоть до кого… <…>
— Ишь ты, цаца, — смотрит Остап на завод, — Петроград ей нужен… Ах ты, мать твою в три гроба… всякая чахоточная мамзеля и туда же — дайте мине Петроград!.. Годi… Господам воспрещается. Был Питер, да сплыл… Теперь — амба… Город — для рабочих, а всяким буржуям, пожалуйста, ваши руки…»
Постепенно в мужичьей беседе возникает миф о Ленинграде как о городе-рае, большевистской утопии, где извели всех буржуев. Отсюда закономерный вопрос: почему там, где обитают герои, «паны» до сих пор живут привольно, в достатке и с музыкой? На него дается не менее закономерный ответ — на селе нету Ленина.
«— Дело-то как было: вышел он как-то утречком на самую большую площадь…
— Кто?
— Ленин… Вышел и говорит всему народу: „Так и так, други мои — товарищи, бей этих самых буржуев в хвост и в гриву… Лупи их, сукиных сынов…“ <…>
— А народ?..
— Известно… народу только и нужно было получить такое разрешенье… А Ленин опять: „Гони, грит, всех бар взашей, а как прогоните — все ваше будет…“
— И впрямь — как просто… чего уж лучше!.. Гони — и все тут…
— Во… Так и все подумали!.. Оно, безусловно, оченно просто, только кажный про себя думал об этом, а тут, как Ленин сказал такое слово, так все увидали, что одни думки у кажного, и голова одна у всех… Ну, а уж, ежели одна голова, так и руки одни…»
Вера в то, что где-то все устроено в полном соответствии с их представлениями о гармонии и справедливости, греет мужиков. Здесь нам нетрудно заключить, что «Легенды о Ленине» — рассказ по своей сути религиозный. Всамделишность не нужна, если она не поддерживает жизненный тонус. Другое дело мифы — они дают силы жить.
И все-таки персонажи не могут взять в толк, почему Ленин не постарался и не привел в порядок отдаленные от Ленинграда места? Оказывается, на этот счет существует особое распоряжение:
«Пишите, — говорит Ленин, — секретный декрет всем товарищам коммунистам: „Прошу вас, товарищи, не применять никаких высших мер к украинским буржуям, а почему это так — в дополненье будет разослано особое письмо, где все и объяснится“».
Однако объяснения не последовало — очевидно, потому, что неисповедимы пути Господни. Мы не можем, да и не должны, понимать замысел Всевышнего, главное, что мы знаем: Он есть. И любить Его нам заповедано во всех проявлениях.
С этого момента легенды следуют одна за другой — персонажи со значением делятся ими, сидя у костра. Вот, например, про «шиколад»:
«Ленин ни что-нибудь, он и скрозь землю мог видеть. Рассказывал мне достоверный человек про один случай, так там все, как есть, по порядку изложено. <…>
…приезжает будто мериканец в Москву, фамилью уж прав не припомню, приезжает да прямо к Ленину с планами, да с разными чертежами.
Хочу, грит, устроить у вас в Советской власти такой аппарат, штобы можно было за ручку вертеть и шиколад получать.
— Так, так, — говорит Ленин, — а дозвольте вас спросить, господин мериканец, какую вы себе пользу имеете от аппарата?
— Пользу, грит, это мериканец-то, пользу, грит, я не хочу иметь, потому старанье мое есть для народа.
— А дозвольте, — говорит Ленин, — узнать ваше пролетарское происхождение.
Тот — пыр-мыр, я, грит, по положению профессор, а сам, как вишня, почервонел — видит: поймал его Ленин.
— Ага, — говорит Ленин, — профессор… Это, говорит, хорошо, што вы для рабочих и крестьян шиколад выдумали, теперь, грит, покажите способ-обращение с вашей машинкой и сдайте ее в исполком, пусть понаделают таких аппаратов, да разошлют по губерниям для пользы народной…
— Ловко! <…>
— Увидел профессор такой поворот оглоблей — на хитрость пустился — я, грит, хочу при этом предприятьи сам находиться…
— Ах оставьте, — говорит Ленин, — как можно, штоб вы себя утруждали. Вы уж лучше тем временем изобретайте другой аппарат, а мы как-нибудь сами.
— Ишь ты!
— Что ж профессор?
— А профессор видит — не обдуришь, собрался да до дому подался. <…>
— Однако какие интересы мог иметь профессор?
— Кто ж его знает? Сказывали люди, будто, как покрутишь аппарат за ручку, так мериканцу в карман рубь серебром…
— А Ленин не допустил?
— Не допустил!
— Голова!»
А вот — про иностранные языки:
«Он не то што по-западному, а на всех двенадцати языках говорил, да еще как говорил-то… Ни от какого немца не отличишь.
Был с ним такой случай… То еще до ривалюции случилось.
Поймали как-то Ленина на улице жандармы да сыскная полиция.
— Идите, — говорят, — тов. Ленин до тюрьмы!
А Ленин им на разных языках — не понимаю, грит, по-русски… <…>
— А они к нему — пожалте, говорят, потому что обличье ваше уж больно смахивает на фотографическую карточку.
— А это мне наплевать, — грит Ленин, — ежели я не могу на русском, так в каких смыслах может быть фотографическая карточка.
— Как? По-русски сказал?
— Да нет — по-западному…
— А они?
— Что они?
— Жандармы-то… Поняли?..
— Вот то-то и есть, что не поняли… Идемте, говорят, в ближайший участок.
Привели.
Показывают околодочному надзирателю — дескать, самого Ленина задержали…
Тот — зырк, и впрямь Ленин, да и только.
— Сознавайтесь! — заорал околодочный.
А Ленин ему по-итальянскому.
Тот кричит: вы — Ленин, а он ему — по-греческому.
Видит околодочный: ерунда дело. Дозвольте, грит, ваш вид на прожительство.
— Это можно, — говорит Ленин.
Вынул партсигар, достал оттуда какую-то карточку.
— На-те, грит, посмотрите!
Околодочный как посмотрел на документ, аж подпрыгнул:
— Извините, — грит, — ваше сиятельство… Простите за беспокойство… Эй, подайте автанабиль графу да проводите их сиятельство до всех Парижей…
— Что ж он за документ показал?
— Очень даже просто! Вынул Ленин карточку с графской короной да и сунул околодочному. А тот, как рассмотрел ее в рассуждении графских знаков, так сразу и понял, что Ленину нет никакой надобности задерживаться в участке…
— Стой! Откуда ж он имел такую карточку?
— Откуда?
— Да.
— Он, брат, и не такие карточки мог иметь… за деньги купить — плевое дело, а ему они — деньги-то — мало интереса. Случись такой ум какому-нибудь буржую, так тот миллионами заворачивал бы, а Ленину без всякого внимания… Што зарабатывал, так тут же и пораздает бывало для партейных целей».
Тем временем дочка «пана» продолжает музицировать и плакать. Мужики догадываются: девушка горюет из-за того, что в Ленинграде остался то ли ее жених, то ли любимый брат. Так, слово за слово, они начинают рассуждать о любви, но на собственный манер: почему бедные крестьяне по селам так любят товарища Ленина?
«А ты подбери такой случай. Положим, любишь ты девку, да так любишь, что дни и ночи сохнешь по ней, так девка эта чутьем начинает понимать твою любовь. Вот и Ленин. Он о народе, а народ нутром уясняет…»
Закрепим: народ — это девушка, а Ленин — влюбленный. Звучит забавно, если забыть о религиозной символике: Ленин — Бог, у которого к человеку ничего, кроме высшей любви (Бог есть любовь). В обоих примерах привязанность иррациональна, непостижима рассудочным образом. Какой уж тут, к слову, материализм.
Интересно устроен финал рассказа: под видом простого человека Ленин приходит в обыкновенное село, где устраивается жить на долгое время. Его упрашивают остаться навсегда, но он уходит — а дальше мужики вспоминают, что вождь уже год как покинул этот мир и прячут друг от друга слезы.
Если поменять заключительные части местами, получилась бы история про смерть и воскресение, сюжет о Боге окончательно восторжествовал бы. Но вместо этого Ларри завершает историю ницшеанским «Бог умер», придавливая своих героев богооставленностью и экзистенциальным одиночеством.
Отсюда можно сделать вывод, что Ларри еще в начале своего творческого пути обладал умением под видом «агитки» проговаривать совершенно несоветские мысли, деконструируя все то, на что напирала официальная пропаганда. Позднее за эти же особенности дарования писателю придется пострадать — его сочинения станут цензурировать и запрещать, а сам он на долгие годы окажется в заключении.
Но пока что на дворе 1925 год, и нам остается поздравить мастера с успехом. «Легенды о Ленине» — без скидок хороший «дебют», увлекающий документальностью формы и глубиной содержания.
ИСТОЧНИК: Горький https://gorky.media/context/on-i-skroz-zemlyu-mog-videt/